— Так! Так! — заорали студенты.

— Почему же, один раз я согласился с вами встретиться, — сказал Офуруба. И вытер носовым платком выступивший на лысине пот. — Но вы вломились ко мне толпой, вас было человек тридцать, и буквально припёрли меня к стенке. Я учёный и всегда готов принять участие в научной дискуссии, но участвовать в подобных коллективных переговорах, да ещё политического характера, не желаю. Поэтому я вам и отказал.

Студенты зашумели, но вожак остановил их.

— Вот мы и пришли сюда сегодня, чтобы вступить с вами в научную дискуссию. На это вы согласны?

— В данный момент я выступаю с докладом. Вы что, собираетесь сорвать моё выступление, навязав научную дискуссию?

— А что прикажете делать? Никакой другой возможности встретиться с вами у нас нет, — с холодной улыбкой объяснил вожак.

У него было круглое лицо и очки в стальной оправе. На голове, как и у остальных, красовалась каска, он явно хотел выглядеть помоложе, но на самом деле ему, наверное, уже перевалило за тридцать. Ещё у него была привычка поправлять спадающие очки указательным пальцем.

— Так или иначе, моё мнение зафиксировано в заключении судебно-психиатрической экспертизы, оно не изменилось. И вы наверняка с ним ознакомились, разве не так? Поэтому я не нахожу никакого предмета для дискуссии.

— Вы хотите сказать, что считаете полемику излишней? — Вожак снова поправил очки. — Но позвольте, сэнсэй, задать вам один вопрос. В вашем заключении указывается, что товарищ Коно от рождения имеет эпилептойдный склад характера, отсюда его вспыльчивость, возбудимость, излишняя скрупулёзность, упрямство, аффективная взрывчатость. В момент преступления он был к тому же сильно возбуждён по причине алкогольного опьянения. Отсюда делается вывод, что убийство было совершено в патологическом состоянии, характеризующемся помрачением сознания. Так?

— Совершенно верно. Вы прекрасно осведомлены. Вы ведь не студент? Кто же вы?

— Однако товарищ Коно, являющийся представителем беднейших слоёв пролетариата, утверждает, что совершил убийство, имея перед собой вполне определённую цель, а именно — революционным образом наказать супругов бакалейщиков, принадлежащих к классу мелкой буржуазии и скопивших небольшой капиталец, расквитаться с ними за жестокий отказ дать ему взаймы двадцать тысяч йен. Хотелось бы узнать, как вы относитесь к столь явному противоречию?

— Да нет тут никакого противоречия! — Толстые губы Офурубы словно свело судорогой. — Во время экспертизы он и не заикался ни о какой революции. Да что вы, в самом деле! Ведь факт преступления налицо! Однажды вечером в конце года Коно пошёл к старику бакалейщику по имени Сугияма просить денег взаймы. Поскольку супругов Сугияма не было дома, он вошёл в дом, стал их дожидаться, но замёрз. Дело-то было в Окутаме, там в декабре по ночам морозы бывают довольно суровые. Можно было включить калорифер, но он постеснялся, Дом-то ведь чужой, и решил пойти куда-нибудь погреться, а поскольку по соседству оказалась винная лавка, зашёл туда, денег у него почти не было, поэтому еду брать не стал, только пил, выпил примерно пол-литра и через час опять пошёл к Сугияме. На этот раз супруги оказались дома. И тут старик Сугияма ему говорит: «Ты пьян, да и вообще сейчас не до тебя, конец года, дел невпроворот». Сам-то Коно считал, что не так уж и пьян, а потому рассердился, затеял драку и сам не помнит, как ударил старика топориком. У него и мысли не было его убивать, ему казалось, они просто дерутся. Потом он вдруг услышал, как кто-то убегает, понял, что это старуха, бросился вдогонку и её тоже — топориком. Тут от топорика отлетело топорище, он принялся искать, глядь — а старуха валяется рядом в луже крови. В комнате бубнил телевизор, он пошёл посмотреть, а возле телевизора — мёртвый старик. Поскольку ему было уже всё равно, он непонятно зачем увеличил звук телевизора. На буфете валялся узелок, в нём был кошелёк, он положил все имевшиеся там бумажные деньги себе в карман и отправился восвояси. Ну как? Вот вам все факты. Письменные показания, данные в полиции и в прокуратуре, письменные показания, данные обвиняемым мне, результаты осмотра места преступления — всё совпадает. Была проведена проверка, которая подтвердила, что Коно, выпив, впадает в состояние чрезвычайного эмоционального возбуждения. Когда концентрация алкоголя в его крови достигала высшей цифры — 131 миллиграмм на децилитр, что соответствует состоянию сильного опьянения, он сразу же начинал буянить. Естественно, что, выпив поллитра, он был пьян в стельку, результатом стала эксплозивная реакция, и, начав с пустяковой перебранки, он кончил убийством и ограблением. Такова в общих чертах картина преступления.

Выпалив всё это единым духом, Офуруба хотел сойти с кафедры, но путь ему преградили студенты, и он вынужден был вернуться на прежнее место.

Вожак, повернувшись к Офурубе, отвесил ему нарочито почтительный поклон:

— То есть по вашему мнению товарищ Коно совершил преступление, будучи в психопатическом состоянии?

— Да, на пятьдесят процентов. К этому следует добавить ещё эксплозивную реакцию, явившуюся следствием сильного алкогольного опьянения. Нельзя сказать, что он был полностью невменяем, скорее утратил ясность мышления и действовал в полубессознательном состоянии. Поэтому я и пришёл к заключению, чрезвычайно для него выгодному, — что он совершил преступление, находясь в состоянии алкогольного слабоумия, а следовательно, может рассчитывать на смягчение наказания. Если бы судьи согласились с моим заключением, Коно наверняка бы не вынесли смертный приговор. Да и вообще, я не понимаю, что происходит. Почему мишенью ваших нападок стал именно я, человек, подписавший выгодное для Коно заключение? Начнём с того, что, ознакомившись с ним, Коно прислал мне благодарственное письмо. Но потом, после того как судьи, отклонив моё заключение, вынесли ему смертный приговор, всё пошло наперекосяк. Я вдруг узнаю, что Коно отозвал свою апелляцию, якобы потому, что не желает больше находиться в тюрьме. И чем быстрее его казнят, тем лучше. Якобы над ним измывается надзиратель — шумит, не даёт спать, ему подкладывают в пищу яд, врачи ставят липовые диагнозы… Тогда по просьбе его жены и адвоката я отправил ему письмо, в котором убеждал непременно подать апелляцию. И что, вы думаете, он мне ответил? «Вы что, сэнсэй, хотите, чтобы меня снова судили и я бы ещё дольше гнил в тюряге? Вы что, заодно с этими бандитами-надзирателями?» Ничего более нелепого и противоречивого и вообразить невозможно…

— Не вижу здесь ничего противоречивого, — заявил вожак. — Просто в своих пустопорожних разглагольствованиях вы исходите из ошибочных предпосылок. Начнём с самого так называемого преступления. Вы полностью игнорируете как обстоятельства, при которых оно произошло, так и его истинные причины. Почему у товарища Коно не было в то время денег? Потому что он был безработным, безработным же он был потому, что его, как человека, имеющего только среднее образование, подвергли дискриминации, той дискриминации, которая неизбежна при капиталистическом строе и поддерживается имперским фашизмом. Только определив эти истинные причины, можно понять, что классовые враги товарища Коно — буржуазия и имперский фашизм, типичным представителем которых и является этот бакалейщик, сколотивший себе небольшой капиталец. То есть преступление, совершённое товарищем Коно, есть одна из форм революционной классовой борьбы. Своим поступком он ещё раз подтвердил правильность тезиса — все преступления, совершающиеся в обществе буржуазной автократии, носят революционный характер. И второе — в своих рассуждениях вы полностью игнорируете те бесчеловечные, сопоставимые разве что с освенцимскими, условия, в которых заключённые содержатся в современных тюрьмах. Или вы не согласны? Вы, кажется, говорили, что у содержащегося в тюрьме Коно на фоне психического расстройства начались галлюцинации и развился бред преследования, но вы закрываете глаза на тот факт, что современная тюрьма имеет своей целью последовательное унижение человеческого достоинства. Примеров я вам могу привести сколько угодно. Принудительный труд, за который заключённый, работая с утра до ночи, получает в месяц всего три тысячи йен, неотапливаемые зимой камеры — это в нашем-то цивилизованном мире, — смирительные рубашки, кожаные наручники, полный произвол в системе взысканий, попирающих основные права человека, как то: водворение в дисциплинарный изолятор, мало чем отличающийся от нацистского карцера, запрещение писать, рисовать и читать, запрещение заниматься физкультурой; распорядок дня, игнорирующий человеческую физиологию, — отход ко сну в девять часов вечера и принудительный десятичасовой сон до семи утра. Интересно, как вы это научно обоснуете? Мало того — в течение этих десяти часов производятся действия, нарушающие спокойный сон: поверки, шум, топот, звон ключей, хлопанье створки глазка. К этому можно добавить разнообразные дисциплинарные меры, лишающие человека условий, насущно необходимых для нормального существования. Я имею в виду всяческие запреты: на свидания, переписку, принятие ванны, пользование личными вещами… Это что, по-вашему? В таких бесчеловечных, освенцимских условиях содержатся заключённые в наших тюрьмах. Вот и получается, что суд над Коно и лишение его свободы можно рассматривать в свете попытки закрепления господства буржуазии и имперско-фашистской власти, а Коно и в своём преступлении, и в своём нынешнем тюремном существовании вёл и ведёт себя абсолютно разумно, правильно и по-революционному, и наоборот, вы, сэнсэй, проявляете предвзятость, крайнюю узколобость и проповедуете неравенство. Вы так не считаете?