Вдруг до него донёсся стук деревянных мечей и громкие крики. Рядом, в спортивном зале, началась тренировка. Уже час. А он прочитал лишь треть статьи. С крыши спортивного зала, словно подавая ему какой-то сигнал, обрушилась на землю снежная глыба. Тикаки, вырвал страничку из тетради, и, заложив ею то место, на котором остановился, вернул подшивку на место. Брать домой неудобно, слишком громоздко. Можно, конечно, сделать копию статьи для себя, но ксерокс — это новомодное изобретение — ему не по душе. Как-то неприятно, читая статью из старого журнала, не ощущать ни фактуру старинной бумаги, ни её запах. Как-нибудь в другой раз, подумал он и пошёл вниз по лестнице.

Выйдя из библиотеки, Тикаки направился к неврологическому корпусу, где находится кафедра криминологии. Это близко, можно и пешком дойти. В ботаническом саду фармацевтического факультета ещё лежал снег, но в аллее было совсем сухо, в глаза било солнце. Голые ветви дзелькв переплетались между собой, образуя причудливо изящный узор на фоне голубого неба — точь-в-точь клетки мозга под микроскопом, — каждое мгновение этот узор менялся, порождая новые пленительные ритмы и постепенно складываясь в звуки симфонии Малера. Первая часть Четвёртой симфонии, которую он слушал вчера на ночь в качестве снотворного, — флейта и колокольчики ведут мелодию, она нарастает и переходит в ликующее крещендо. Оркестр играет в ускоренном темпе, Тикаки шагает, приноравливаясь к ритму музыки, и перед его лицом возникает красивое лицо Тидзуру Натори. Она смеётся, словно желая сказать: «Этот чудак совсем помешался на своём Малере». Клемперер или Бернстайн исполняют обычно эту симфонию в более плавном темпе, а у него запись Московского симфонического оркестра под управлением Ойстраха. В его исполнении ощущается особая русская удаль, почему-то сразу представляется пылкий любовник, мчащийся на тройке вдогонку за своей возлюбленной. Напевая мелодию из симфонии, Тикаки вошёл в неврологический корпус. Человек в белом халате, быстрыми шагами шедший по коридору, приветственно поднял руку. Доцент Офуруба. Лысоват, пухлые щёки, умные, живые глаза.

— А, это ты? Привет! Здоров?

— Да, более или менее.

— Ну для более или менее у тебя что-то слишком довольный вид. Есть отчего?

— Да вроде нет… — покраснел Тикаки. Наверное, Офуруба слышал, как он напевал.

— Ты на кафедру? Пошли вместе. — Они вошли в кабину лифта. На одном из этажей к ним присоединился человек с тележкой, уставленной пробирками. На другом — девушка с бутылкой, украшенной красной наклейкой с надписью: «Сильнодействующее». Люди в белых халатах входили в лифт и выходили из него. В институте было множество разных кафедр — анатомии, гистопатологии, энцефалографии, клинической психологии, нейрохирургии, психотерапии, криминологии. Тикаки с удовольствием вдыхал запах науки, ощущая себя — в кои-то веки — своим среди своих. Царящая здесь атмосфера — свободная, живая — разительно отличалась от гнетущей тюремной казёнщины. Его взгляд задержался на нежном затылке стоящей перед ним молодой женщины в хирургическом костюме, но тут Офуруба вышел из лифта. Тикаки поспешил за ним. Они были на шестом этаже, где располагалась кафедра криминологии.

— Профессор тебя ждал. Кажется, его интересовали подсудимые из мафиозных группировок.

— Я как раз принёс ему список.

— Да? Тогда сначала иди к нему, а потом загляни ко мне. Я тебя угощу прекрасным кофе. Давай, не задерживайся. Мне ещё надо расспросить тебя кое о чём в связи с нашим сегодняшним семинаром. — Мягкий тенорок Офурубы разносился по всему коридору.

— А что такое?

— Да возникли кое-какие сложности. Ну ладно, потом скажу. Пока.

Развевающиеся полы белого халата Офурубы исчезли за поворотом коридора. Тикаки стоял перед кабинетом профессора Абукавы.

Сквозь стеклянную дверь просматривался чей-то силуэт. Похоже, у профессора уже кто-то есть. К дверям прикреплён листок бумаги, на котором чётким почерком написано: «Посетителей просим сначала обращаться к секретарю». Абукава терпеть не мог неожиданных визитёров, он всегда запирал двери своего кабинета, и войти к нему можно было только через соседнюю комнату, где сидела секретарша. Когда Тикаки поднял руку, чтобы постучать, в его ушах снова зазвучала симфония Малера, но, как только он открыл дверь, тут же смолкла. На него с укором — давненько же ты не показывался — смотрела Тидзуру Натори. Белое, нежное лицо с родинкой на правой щеке — именно такой она вспоминалась ему в последнее время.

— Что-то я замотался совсем… — извиняющимся тоном пробормотал Тикаки и, мотнув головой в сторону кабинета профессора, вопросительно взглянул на неё.

— Профессор Аихара, — объяснила она.

— Ладно, подожду. — Он присел на стол. Тидзуру улыбнулась, под родинкой заманчиво блеснули влажные зубки. Тикаки захлопал глазами, а она слегка пожала плечами.

— Ты совсем нас забыл, — с упрёком на него глядя, сказала она.

— Я действительно был очень занят.

— А что у тебя с пальцем? — озабоченно спросила Тидзуру.

— Да так, ничего особенного, — неопределённо ответил он. Не мог же он ей сказать, что его укусил казнённый, это прозвучало бы более чем странно.

— Говорят, вас там осаждают пикетчики?

— Да.

— Пресса подняла вокруг этого такой шум, но мне и в голову не приходило, что сражаться с ними пришлось тебе.

— А я и не сражался. Я ведь книжный червь, куда мне. Ну… Это один больной. Правда, его уже казнили… — добавил он и почувствовал, что Тидзуру на миг изменилась в лице. — Он меня укусил. Я потерял бдительность, и он…

— Ужас какой… — Её лицо омрачилось.

— Ну а потом началось воспаление. К тому времени его уже казнили. Это произошло сегодня утром.

— Его казнили в наказание за то, что он тебя укусил?

— Вряд ли. Скорее он укусил меня от страха, ведь он знал, что его скоро убьют.

— Очень болит?

— Сейчас не очень. А утром так разболелось, что пришлось вскрывать.

— Кошмар! — Она сильно вздрогнула, как будто по её телу пропустили электрический ток. Лицо побледнело, он даже испугался, как бы она не упала в обморок.

— Что с тобой? Ты в порядке? Не надо было мне об этом рассказывать. Вот уж не думал, что ты такая впечатлительная.

— Я боюсь боли. Даже думать страшно. А тут ещё укусил человек, которого уже нет. Вообще жуть.

— Ничего не поделаешь. Профессия такая. Лучше скажи, готова ты пойти сегодня вечером куда-нибудь выпить с человеком, укушенным мертвецом?

— Пожалуй… — тихо ответила она.

— Значит решено. — Он шумно перевёл дух и увидел, что щёки её постепенно начинают розоветь. — Может, зайти сначала к доценту? Он сказал, что хочет со мной поговорить.

— Подожди. — Она сделала ему знак глазами, — он сказал, чтобы я сразу же сообщила ему, как только ты придёшь.

— Но Аихара будет сидеть у него до бесконечности.

— Да ладно тебе, давай входи.

— Нет, не буду. — Он знал, что Абукава не любит, когда его отрывают от беседы, да и общаться со стариком Аихарой не очень-то хотелось.

— Кстати, тут недавно наш доцент попал в переделку. На него насели эти типы.

— Какие ещё типы?

— Да те же, которые вчера атаковали тюрьму, студенты из «Общества спасения Симпэя Коно».

— С какой стати?

— А ты разве не знал ничего? Ведь это Офуруба проводил судебнопсихиатрическую экспертизу Симпэя Коно. Похоже, их не устроили её результаты. Они являлись сюда уже несколько раз — человек десять, даже больше — наседали на него, требовали, чтобы он отказался от своего заключения. Но не на того напали: доцент наотрез отказался с ними разговаривать, в результате разразился большой скандал. На прошлой неделе они блокировали его кабинет, ну, не то чтоб блокировали, а опечатали дверь и приклеили всякие угрожающие надписи типа: «Если сорвёте, мы явимся на заседание учёного совета». Ну, наш доцент спокойненько сорвал эти надписи, после чего обстановка ещё более накалилась, а тут ещё вчерашний пикет… До сих пор опомниться не могу.