— А когда вы приступите к работе?
— Честно говоря, я уже приступила. — От смущения она высунула кончик языка. — Тайком от мамы. С начала этого года. Я вам ничего об этом не писала из-за мамы, она ведь иногда просматривает ваши письма.
— Я её хорошо понимаю. Моя мама точно такая же. Она всегда хотела знать о нас всё.
— Ваша мама здорова?
— Да, она приходила ко мне в четверг. Она теперь совсем старушка. Похудела, одряхлела…
— Я бы очень хотела её увидеть.
— Зачем?
— Что значит «зачем»? Она ведь ваша мать!
— Нет, лучше вам с ней не встречаться, — решительно сказал он, — Она всё время нервничает, расстраивается по пустякам. Возраст, ничего не поделаешь. Я тут как-то заговорил с ней о студентке, которая интересуется проблемами влияния длительной изоляции на психологию, так она заявила: «Ты бы лучше держался подальше от женщин…»
— Совсем как моя. Небось, обращается с вами как с ребёнком.
— Знаете, мать ведь уверена, что я попал сюда именно из-за женщины. Хотя ничего подобного! Я сам во всём виноват, только я один.
— Вы и вправду так думаете? — вырвалось у неё, и она тут же пожалела, что задала этот вопрос. В книге «Десять приговорённых к смертной казни» говорилось, что к преступлению его подтолкнула измена какой-то учительницы музыки, причём автор ссылался на его собственное интервью.
— Конечно. Я искренне так считаю, — сказал он, и под глазами его легли тени. — Раньше я обвинял других, это правда. Был в обиде на всех — на свою подружку, на мать, в общем, на всех «взрослых». Но теперь я так не думаю. Я понял, что в случившемся виноват только я один.
— Как же это грустно! — Тут она заметила, что по щекам её текут слёзы, и одновременно ощутила свинцовую тяжесть в груди.
— Что с вами? — упавшим голосом спросил он. Блеснули стёкла очков, словно брызнули слёзы.
— Просто взгрустнулось. В последнее время со мной это часто бывает. Вот и в прошлую субботу…
— Вы опять его вспомнили? Думаю, что сейчас больше всего вас беспокоит именно это.
— Да. — Щекам стало щекотно от высыхающих слёз, и она поморщилась. — Он-то придерживается диаметрально противоположного мнения. Послушать его, так во всех его бедах виноваты другие. Родители виноваты в том, что родили его в этой треклятой стране, профессора виноваты в том, что не понимают важности реформ в системе образования, предприятие виновато в том, что не берёт на работу его, выпускника университета, эпоха виновата в том, что молодые люди вроде нас лишены нормальных материальных условий… Он глубоко убеждён в том, что только он прав, а все остальные заблуждаются.
— Да, такие люди встречаются довольно часто. Они есть и здесь, выдают себя за революционеров и во всём, даже в своих преступлениях, обвиняют общество.
Тут надзиратель подозрительно на него покосился, и она почувствовала, что в его словах таится какая-то опасность, но он невозмутимо продолжил:
— На самом деле внешние факторы почти ничего не решают, нельзя перекладывать вину на эпоху, общество, власть. А интересно, что, по мнению вашего преподавателя криминальной психологии, является причиной преступления?
— Он считает, что у преступления есть и внешние и внутренние причины, то есть имеют значение как общественные факторы, так и особенности личности преступника.
— Это, конечно, верно, но боюсь, что такие определения слишком далеко уводят нас от истинного положения вещей. Ой, простите, как-то незаметно увлёкся теоретизированием.
— Ничего, мне нравится, когда вы теоретизируете. Впрочем, вы мне нравитесь всяким — и когда дружите с воробьями, и когда едите мороженое, и когда играете в бейсбол.
— Да ну? — Он смущённо передёрнул плечами. Желая подразнить его, она быстро сказала:
— Но «он» мне тоже нравится. Очень нравится, хотя он ужасный зануда.
Зачем я всё это говорю? Что за дурацкий характер! Ну и ладно, пусть всё летит к чертям. Кровь прилила к лицу, и она безобразно, до самых корней волос, покраснела.
— Вы его любите, — коротко сказал он.
— Да. Вот только он никого не любит. Он, видите ли, ещё слишком молод, чтобы любить.
На этом их разговор оборвался. Тихим эхом проскрипела ручка по бумаге, и всё стихло. В комнату ворвались голоса из соседней комнаты. Откуда-то донеслось старческое покашливание. Она тоже невольно закашлялась. Язык ощутил солёную горечь слёз. Там, за пластиковой перегородкой, уныло понурившись, сидел обиженный ею человек.
— Простите, — сказала она. — Я что-то слишком разболталась. Всё это вам не интересно. У меня сегодня какое-то странное настроение.
Он не отрываясь смотрел на неё. На губах блуждала мягкая улыбка, стёклышки очков и зрачки за ними — как окошки с двойными рамами. Наконец ей удалось улыбнуться ему в ответ. Её лицо немного побледнело и перестало блестеть от пота.
— Знаете, я сама не понимаю, зачем пришла.
— Я очень рад, что мы встретились. Правда. У меня никогда ещё не было такого приятного свидания.
— Приятного? Да, пожалуй. Мне тоже было приятно.
— Приходите ещё, пожалуйста.
Надзиратель сделал рукой знак, показывая, что свидание закончилось.
— Я приду, — поспешно сказала она. — И в следующий раз буду в нормальном состоянии.
— Вы и сегодня в нормальном. Желаю, чтобы вы с ним были счастливы.
У самого порога он обернулся и махнул ей рукой на прощанье. Вернувшись в опустевшую комнату ожидания, она задумалась. А в самом деле, зачем она приходила сюда сегодня?
У неё вдруг сильно заболело внутри, словно чья-то рука сдавила матку, она поняла, что пришло то самое, и бросилась в туалет. Когда в унитаз потекла красная слизь, она почувствовала себя опустошённой, будто из её тела вырвали сердцевину. К счастью, у неё оказалось с собой всё необходимое — собираясь утром, она предчувствовала, что может произойти нечто подобное. Всё время, пока она разговаривала с ним, в её теле назревала эта таинственная метаморфоза, совершенно недоступная его пониманию. Задыхаясь от запаха выделений, она спустила воду. Ей вдруг захотелось всеми нервными окончаниями ощутить на теле его руку, захотелось, чтобы он заполнил ненадёжную пустоту её тела. Да что это со мной? Кто, собственно говоря, этот «он»? Ведь это вовсе не Такэо Кусумото, с которым она только что разговаривала, это некий обобщённый образ, некое абстрактное существо мужского пола, совмещающее в себе черты отца, «любовника», Такэо Кусумото…
Когда она вернулась в комнату ожидания, её окликнул какой-то мужчина. Он был довольно крепкого сложения, и Эцуко испугалась так, будто на неё напал сексуальный маньяк. Но тут же заметила, что мужчина в форме. А, так это надзиратель, подумала она. Немолодой к тому же. Большие морщинистые руки выдают возраст.
— Эцуко Тамаоки, кажется? Если не возражаете, я хотел бы потолковать с вами кое о чём.
Это «потолковать кое о чём» было сказано несколько фривольным тоном, и она тут же решила ответить отказом. Но он загораживал ей дорогу, и пройти было невозможно.
— Мне хотелось бы потолковать с вами о Такэо Кусумото. Я не задержу вас.
— А вы кто?
У него было удивительно правильное лицо, и на её строгий вопрос он ответил с церемонной почтительностью:
— Простите. Вот моя визитная карточка.
На визитной карточке, которую он ей протянул, стояло: «Сюкитиро Фудзии, старший надзиратель Токийской тюрьмы».
Эцуко, не знавшая, что «старший надзиратель» — это всего лишь одно из тюремных званий, подумала, что перед ней начальник всех надзирателей, то есть самый главный в тюрьме человек.
Комната ожиданий постепенно заполнялась возвращающимися со свиданий посетителями. Вслед за старшим надзирателем Эцуко прошла в комнатушку, где вчера разговаривала с начальником воспитательной службы. И тут же пожалела об этом. От Фудзии исходил звериный мужской запах, заполнивший тесное пространство комнаты, так что невозможно было дышать. Она не выскочила из комнаты только потому, что никак не могла понять, что ему от неё надо. Взяв себя в руки, она терпеливо выслушала его, удивляясь жестковатому, неуловимо провинциальному выговору. Оказалось, он всего лишь хотел знать, не заметила ли она чего-нибудь странного в поведении Кусумото во время свидания.
