— А, тогда ладно… — Сосед впился в женщину оценивающим взглядом. — Зайду завтра, и мы наше дельце обговорим.

— Сколько ни говори, чего нет, того нет.

— Ну, в таком разе…

— Но послушай…

Сосед вернулся за свой столик. Похоже, он что-то сказал о нем своему спутнику, во всяком случае, тот словно невзначай обернулся и посмотрел на него.

— Ох, не нравится он мне, — сказала женщина. — И выговор у него противный — так говорят только в деревне. Ну же, веселее. Что-то вы опять приуныли, может, захворали?

— Да нет, ничего, со мной всё в порядке. Просто плохо переношу дождливую погоду и сырость. Сразу голова начинает побаливать, вялость какая-то…

— Ну надо же…

— Это у меня с детства.

— И то правда, с чего вам расстраиваться — самостоятельный мужчина, с деньгами, да ещё студент.

— Да, всё это из-за дождя.

— Ну если только из-за дождя, то ничего страшного. А мне иногда так тошно становится, просто жить не хочется.

— Да ну? Ты ведь такая молодая и красивая!

— А толку-то? — Женщина приоткрыла густо напомаженные губки и высунула кончик бледного языка. — Иногда кажется, так всё обрыдло, просто страсть. Впрочем, что я говорю, вам не понять.

— Почему? Я тебя понимаю.

— Да ничего вы не понимаете. Я ведь два раза пыталась покончить с собой.

Женщина кокетливо улыбнулась, но тут же лицо её стало серьёзным. Он заморгал глазами: её кожа, просвечивающая сквозь толстый слой косметики, казалась прозрачной.

— Я дважды пила сонные таблетки, но ничего не вышло. Сначала мало выпила, просто продрыхла долго и всё, а во второй раз, наоборот, переборщила, и меня тут же вывернуло наизнанку. Мне всегда везёт как утопленнику. Но в следующий раз я уж не ошибусь. Всё точно рассчитаю, как надо по науке. Но, знаете, правду говоря, у меня, может, теперь и не получится умереть. И знаете почему? Вы не поверите! Знаете, Са-сан, это из-за Бога. Я тут недавно вдруг пошла в церковь, и теперь верю в Бога. Ну, конечно, не то чтобы я стала такой уж верующей, но мне очень хочется верить. Потому-то я вряд ли решусь умереть.

— Этого мне и в самом деле не понять. Я в таких вещах не разбираюсь.

— А странно, такой человек, как вы, и не разбираетесь. Ведь вы такой умный, вроде бы во всём должны разбираться. Вот и давеча, когда перебрали чуток… Ну, вы и сейчас, конечно, слегка под мухой, но тогда… Как пошли шпарить наизусть какой-то там параграф Гражданского кодекса…

— Да это любой студент юридического факультета может, Но знаешь, что забавно, в Своде законов столько понаписано о том, чего нельзя делать, но, почему именно этого нельзя, об этом нигде ни строчки.

— И вправду, чудно! А ведь это самое главное. А Библию вы читали?

— Читать-то читал. Но не очень внимательно, меня она как-то не заинтересовала. А ты знаешь, кажется, в Библии написано, что человек не должен убивать самого себя.

— Нет, этого там нет. Там написано, что нельзя убивать других людей. Но ведь сам ты тоже человек, вот и получается, что и самого себя нельзя, да?

— Но тогда получается, что человек несвободен. Абсолютно несвободен.

— Вы что, осерчали?

— Да нет, что ты.

— А лицо такое, будто осерчали.

— Да нет, просто мне кажется странным, что нельзя убивать себя. Хвое тело ведь принадлежит тебе. Кому какое дело, что ты с ним будешь делать, это только тебе решать.

— Вот тут-то вы и не правы. Твоё тело принадлежит не только тебе. Ведь если бы не было твоих родителей, то и тебя бы тоже не было. Человек же не живёт один, да и не может он жить один.

— Ну, это само собой.

— Простите, я что-то слишком разболталась.

— Ничего. Говори, говори…

— Вот и получается, — Женщина помешкала немного, потом снова заговорила, сама себе кивая, — что каждый человек не сам по себе, а часть чего-то большего. Может, это как-то связано с тем, что нельзя убивать?

— Ты думаешь? — Ему стало трудно дышать, и он быстро опрокинул себе в горло оставшиеся полбокала брэнди. — Ну, а как быть в том случае, если ты уже кого-то убил?

— Если уже убил? — Она разжала руку и полюбовалась изумрудом. Потом наморщила лоб и передёрнула плечами, будто ей вдруг стало зябко. — Ну, тогда надо, наверное, молиться, другого выхода нет.

— Молиться. Помолишься и будешь спасён. Знаю я эти ваши штучки. А как с теми, кто пытался покончить с собой?

— Им тоже надо молиться. Я молилась.

— Ты-то молилась, потому что выжила. А как быть с теми, кому удалось довести дело до конца? Ведь они-то молиться уже не могут.

— Ну, не знаю, всё это слишком для меня мудрёно. Простите. Опять вас рассердила. Давайте больше не будем об этом.

— Да нет, я вовсе не сержусь. — Он пытался говорить ласково. — Просто я волнуюсь, потому что для меня это всё слишком важно.

— А вы никогда не хотели покончить с собой?

— В том-то всё и дело, что много раз хотел. И были случаи, когда мне почти удавалось это сделать.

— Небось, принимали сонные таблетки?

— Нет. Я бросился вниз с высоты. Прыгнул со скалы.

— Со скалы? Вот ужас-то! Какой вы храбрый! Вам было страшно?

— Да, было. Но не страшнее твоих таблеток. Вот ты что чувствовала? Самое страшное ведь было выпить, а потом уже всё равно, ну вроде как смиряешься. У меня, во всяком случае, было именно так. Трудно только решиться, а дальше уже легко, тебя охватывает немыслимое блаженство, и никакая смерть не страшна.

— И всё-таки, я когда проснулась, мне так жутко стало! И зачем, думаю, ты решилась на такое страшное дело. А у вас тоже так было?

— Да, тоже. — Он с силой выдохнул из себя горячий воздух. Хмель уже туманил его сознание, и только где-то в груди оставался чёрный тяжёлый комок, который упорно сопротивлялся, не давая погрузиться в блаженное забытьё. Вдруг его пронзила мучительная нежность к сидящей рядом женщине: он уже не видел ни дешёвого кружева на её плечах, ни изумруда с его фальшивым блеском, зато остро ощущал хрупкую миниатюрность её тела, подмечал неожиданно наивное, детское выражение, проступавшее сквозь клоунские румяна и ядовито-яркие тени на веках.

Ввалилась новая группа гостей. Женщина встала и вышла к ним, но сразу же вернулась и, сообщив: «Знаете, говорят, дождь кончился», пошла было прочь, но он задержал её.

— Постой-ка, — сказал он и, вытащив несколько бумажек по тысяче йен, засунул ей за пазуху. — Сегодня я не останусь. Как-нибудь в другой раз.

Она проводила его до выхода. Ивы на берегу реки ещё роняли вниз капли, но дождя уже не было. К счастью, подъехала пустая машина, и он поднял руку. «Иди, промокнешь», — отослал он женщину, и сел в машину. Ему захотелось уехать куда-нибудь подальше, куда глаза глядят. Но, заметив, что женщина наблюдает за ним, он назвал адрес своей квартиры.

Его арестовали 12 октября. Это произошло на семьдесят восьмой день со дня совершения преступления, не так уж и долго он был в розыске, бывает и дольше. Кстати, я плохо помню, как именно он провёл эти семьдесят восемь дней. В сентябре, когда возобновились занятия в университете, ему пришлось делать вид, что он ходит на лекции, поэтому каждое утро он уходил из дома, но я совершенно не помню, куда он ходил, что делал. Всех интересовало только само преступление, никто не спрашивал меня, как он жил потом, когда был в бегах, соответственно я не прилагал никаких усилий к тому, чтобы это вспомнить. Сначала и полицейские, и прокурор пытались выяснить, было ли у него намерение явиться с повинной, и если было, то насколько твёрдое, но очень скоро вопросы такого рода отпали сами собой, видно, они сообразили, что нет никакого смысла это устанавливать, ведь в конечном итоге он так и не явился с повинной и на решение суда это повлиять не может. Единственное, что я помню совершенно точно, — имеющиеся у него деньги таяли с каждым днём, и он осознавал с предельной чёткостью — как только они кончатся, кончится и его жизнь. Он мог бы экономить, ограничивая себя в каждодневных расходах, и таким образом продлить свою жизнь, но не делал этого, более того, с каждым днём тратил всё больше и больше, словно им овладело необоримое желание приблизить свой конец. Он тратил деньги так, будто их запас неисчерпаем, буквально сорил деньгами, можно сказать, что с этой точки зрения он вёл вполне регулярную жизнь, количество денег столь же регулярно уменьшалось, и в один прекрасный день их не осталось совсем. Весь тот день он не выходил из дома, так и сидел, не двигаясь, ничего не ел, а на следующий день, наверное от голода, проснулся непривычно рано, обычно в такое время он ещё спал.