Представьте себе ярость Лив, когда вместо нее Гримус взял с собой эту индеанку, Птицепес. Хотя выбор его легко объясним. Гримусу нужна прислуга, а не хозяйка дома. Думаю, что из недалекой аксона выйдет отличная служанка. Она уже сейчас смотрит на Гримуса как на полубога.

Когда Гримус наконец ушел, гнев Лив за неимением иного объекта для выхода излился на меня. Она выкрикивала в мой адрес такие оскорбительные и непечатные вещи, что у меня рука не поднимается изложить их на этих страницах. Она проклинала меня за то, что я был в подчинении у Гримуса, хотя я никогда не утверждал обратного. Она проклинала меня за умственный паралич, из-за которого не могла теперь увидеться со своим вожделенным. Она не желала иметь со мной никаких дел. В ее глазах я просто жалкий толстяк. Возможно, она права. Да. Возможно, она права.

Дом, в котором мы с ней жили, теперь пуст. Лив переселилась на гору, чтобы быть поближе к Гримусу, я уверен в этом. Но Лив не знает, где Врата, даже не догадывается о том, как близко к ним находится. Но, даже если бы она нашла Врата, Гримус не позволил бы ей пройти в них. Теперь он будет зорко следить за островом при помощи Водяного Кристалла, защищать Розу. Он никого не допустит к себе, его никто не интересует теперь, кроме Розы.

Джокаста приютила меня и теперь ухаживает за мной. Мы с ней давние друзья. Уверен, что она всегда недолюбливала Лив. И поскольку Лив отвергла и оскорбила меня, Джокаста приняла меня без раздумий. Но гадать о мотивах сущее мучение, у меня нет больше на это сил; мне предложили стол и кров, и я с благодарностью принял их.

Май такая маята.

Сатурнбота, 29-е сентября.

Я решил уйти из К. Этот город порожден машиной. Солдаты, полицейские, актеры, охотники, шлюхи, пьяницы, моты, философы, лакеи, идиоты, ремесленники, фермеры, торговцы башмаками, художники — всех объединяет общая неспособность ужиться с миром, который они сами себе противопоставили. Особенно теперь, когда вой в головах становится совершенно невыносимым. Так говорят. Сам я ничего не слышу. Неутихающий вой в голове довел многих до извращенной крайности. Они называют это Путем К., путем Грибба. Грибб и миссис Грибб прибыли на остров совсем недавно. Вне всякого сомнения, их прибытием руководил Гримус, хотя Гриббы всячески отвергают и его и его Эффект. Они решили защищаться. Их щит — Одержимость. Видеть то, что происходит с К., с этим некогда райским уголком, невыносимо. Возможно, разум мой парализован, но душа вполне нормальна и способна чувствовать.

Кто виноват? Кто-то допустил просчет. Наверное, здесь есть и моя вина. Все началось с нашего эксперимента. Но Роза… Роза прекрасна, и по сию пору никто не убедил меня в обратном. Но откуда в ней столько горя? Печально, что такое чудо принесло людям столько мучений и несчастья. Я должен уйти. Я не могу больше этого видеть. Женщина Долорес О'Тулл собирается отправиться жить на побережье. Я уйду вместе с ней.

Что касается тебя, мой друг, мне придется оставить тебя здесь. С некоторых пор дружба стала для меня непозволительной роскошью. Я пожертвую тобой, Лив, надеясь умилостивить свою богиню. Я подарю тебя ей. Может быть, она разорвет тебя на части и отбросит в сторону, как в свое время поступила со мной. Значит, такова твоя судьба. Но если и так, это поможет мне забыть о прошлом. Поможет забыть о К. и об ужасах, которые выжигали мой мозг. Ты станешь моим способом самоочищения. Рядом с великой любовью дружбе места нет.

Для того же, кто решит уничтожить тебя, я в заключение напишу несколько слов. Когда-то, в моем теперь-уже-забытом прошлом, я на краткий миг поверил, что она любит меня. Миг этот был настолько светел и высок, что его радости не может умалить даже то, что теперь я знаю, как тогда ошибался. За этот миг я благодарен Лив. Начало всегда лучше конца. В начале все возможно и надежда жива. Теперь же — надеяться больше не на что.

Темно хоть глаз выколи. Тетрадь наконец пересказана до конца, закрыта и убрана под подушку. Женщина в черном молча поднялась с кровати, медленно и бесшумно подошла к Взлетающему Орлу и остановилась над ним. В загородке один раз кудахтнула невидимая курица. За окном все так же слышится усердное топотание автора дневника: он настойчиво продолжает искать дверь, ни найти, ни тем более пройти через которую ему не суждено. Рядом с ослом, около дерева, притаилась — сидит на корточках — шлюха, стараясь не попадаться занятому поиском Врат могильщику на глаза.

«Она не стала разрывать тебя на части», — подумал про себя Взлетающий Орел.

— Пятьдесят четыре, — проговорила Лив ровным, снова спокойным голосом. — Он сказал, это означает, что между нами есть связь. Его замерший раз и навсегда возраст и мое имя. Но он же и оборвал нашу связь. Я знаю, о чем он думал, знаю, что он чувствовал, я видела его насквозь. Наша связь была нерасторжима — и все-таки он порвал ее.

Сказав это, Лив нагнулась над островком расставленных на полу свечей и, чиркнув спичкой, зажгла их одну за другой. Вновь распрямившись, она застыла перед ними, отбрасывая в желтом колеблющемся свете на стены огромную тень. Взлетающий Орел вспомнил: точно такой же он увидел богиню аксона. Да. Так-то. Когда-то. Раньше. Но очень быстро его воспоминание растворилось в еще свежей в памяти истории острова, смешалось с ней, потеряло четкие очертания, а потом пропало совсем.

Лив стояла перед ним молча и многозначительно. И снова появилось ощущение совершающегося обряда: книга прочитана, свечи возжжены, заклинание произнесено. Так она и прожила свою жизнь, забальзамированная в горьком формалине застарелой ненависти и предательства. На мгновение Взлетающий Орел почувствовал острую жалость к хозяйке черного горного дома; затем горящие глаза Лив, видимые даже сквозь густую сетку вуали, сфокусировались на его лице и блеснули.

— Аааааааах.

То был могучий выдох из самой глубины естества, единый всхлип, потребовавший всей силы ее легких.

— Конечно, — проговорила потом она. — Конечно. Иначе и быть не могло. Ты вернулся ко мне. Дух Гримуса явился ко мне, чтобы воскресить старую связь. Конечно. Так и должно было быть.

Лив изменилась, вдруг понял Взлетающий Орел. Мерный речитатив оглашаемых страниц дневника, заклинание по поводу разорванной Гримусом связи — все это изменило ее быстро и сильно. Теперь она произносила слова медленно и словно бы издалека, словно пребывая в состоянии некоего транса. Прошлое вернулось к ней и завладело ею. И он, Взлетающий Орел, каким-то образом тоже стал частью этого прошлого.

— Иди же ко мне, — сказала ему женщина, возвращаясь к своему ложу и опускаясь на него. — Иди ко мне и освяти нашу связь.

Взлетающий Орел продолжал неподвижно сидеть на своем стуле, не зная, что делать.

— Взгляни на мое тело, Дух, — сказала тогда Лив, опять поднимаясь. — Чем плох для тебя такой алтарь?

Руки Лив быстро взметнулись вверх, куда-то за шею, и распустили там тесемки. Черная мантия упала на пол к ее ногам. Теперь она стояла перед ним обнаженная, но лицо ее все еще было скрыто под непроницаемой вуалью, глаза смотрели на него и светились как угли, может быть, насмешкой, а может быть, страстью, а свечи продолжали лить на стены колеблющийся желтый свет.

— Взгляни на мое тело, Дух, — повторила Лив. Взлетающий Орел поднял глаза.

Лив, ледяной пик совершенства. В словах Виргилия не было ни капли преувеличения.

Его глаза видели, но разум отказывался им верить. Ступни, чуточку более широкие, чем нужно, покрывало сложное переплетение бисерного узора, как у индейской невесты; длинные, точеные ноги — вес тела перенесен на правую, при этом левая расслаблена, из-за чего крутой изгиб бедер слегка наклонен слева направо, продуманно соблазнительно; внизу лобка крутые завитки волос, не знающих бритвы и давно забывших о чужих руках, светлые, мягкие завитки; манящий, глубокий треугольник, темнеющий на белизне кожи; груди, небольшие, правая чуть больше левой, левый сосок приподнят чуть выше своего соседа, но оба все еще по-детски розовые, мягкие; узкие, прямые плечи чуть развернуты назад, почти по-военному, вызывающе, уверенно; руки висят свободно и прямо, ладони повернуты внутрь, к телу, средний палец скрещен с большим, в углублениях подмышек темнеют примятые волосы. Все остальное, шея, лицо и голова, невидимы под вуалью, пятнами светятся только пронзительные, всевидящие глаза. Взлетающий Орел одним взглядом охватил ее всю, замечая одновременно лишь груду черного одеяния у ее ног, этот отброшенный за ненадобностью покров, да пляшущие огоньки свечей на полу, заставляющие глубокие тени играть и заигрывать с нагим телом, забыв на фоне потрясающего совершенства о вопиющем беспорядке и грязи в комнате. Она знала, как показать свое тело, как подчеркнуть и усилить его красоту, не становясь при этом навязчивой. Безглавая Венера в захолустном музее.