Получение звания Магистра Анаграмматики и скромное чествование, последовавшие за этим (горфы вообще очень сдержанная раса, во всем) заставили нашего горфа свернуть с пути истинного и, можно было бы даже сказать, вскружили ему голову, если бы у него имелась голова.

Здесь нужно отметить, что горфы так и не создали никакой общекультурной технологии; Священная Игра заменяла им все, и науки и искусство. Философия горфов, как можно понять из приведенного выше примера, предпочитала вопросы ответам на них; несмотря на то, что Упорядочение нашим горфом Вопроса Доты каким-то образом намекало на его решение, он отлично понимал, что продолжение Упорядочения способно сделать дальнейшие исследования невозможными. Тем не менее, наш горф, еще в сладостном тумане триумфа, решился таки сделать шаг в сторону ереси. Он положил начало особой разновидности Священной Игры, в конце концов поставившей под сомнение смысл самой Игры. Предложенное им давало наконец горфам шанс оценить уровень своей умудренности — или посредственности — сравнительно с другими цивилизациями.

Разновидность Игры назвали Концептуализмом. Вполне возможно, это было лучшее практическое воплощение одного из редчайших Высказываний Дота: «Я думаю об этом, следовательно это существует». Наш горф был первым, кто увидел замечательную возможность применить это утверждение в жизни. В понимании Дота смысл Высказывания сводился к следующему: в мире ничто не может существовать вне познающего интеллекта, осязающего мыслью этот предмет; правильно понимая идею Доты, наш горф продолжил рассуждения Магистра, предположив: все, что способен познать и осмыслить подобного рода интеллект, должно существовать. Оттолкнувшись от этой гипотезы, он первым делом осмыслил другие эндимионы: другие эндимионы с иными формами разумной и не обязательно разумной жизни. Горфы не знали, что им делать, то ли славить нежданного гения, то ли забросать его обломками неразумных камней. Внезапно их одиночество закончилось. Теперь они были в галактике не одни. Удобное, пусть и немного грустное, уединение если не закончилось совсем, то должно было закончиться скоро, через каких-нибудь несколько миллионов лет…

Дабы утешить и успокоить собратьев, наш горф измыслил тогда Предмет. Предмет должен был существовать в каждом созданном силой мысли эндимионе, и только посредством контакта с Предметом было возможно перемещение между эндимионами. Это должно было дать горфам средство контролировать последствия их новой Идеи.

Именно при помощи Предмета наш горф встретился и вступил в контакт с Гримусом. С помощью Предмета он попал на остров Каф. С тем чтобы следить за разворачивающимися на острове событиями, самому оставаясь невовлеченным в них, горф упорядочил свое не слишком симпатичное тело и сделался невидимым. После этого он мог спокойно наслаждаться зрелищем.

Наблюдая за медленно бредущими в гору мистером Джонсом и Взлетающим Орлом, горф чувствовал нарастающее возбуждение. Его аура трепетала от накапливающейся позитивной энергии. И было от чего: с самой первой минуты прибытия на остров он чувствовал нехватку важного звена, отсутствие ключевого ингредиента, который должен был уравновесить структуру этого места. Любой горф заметил бы это: всякий практикующий Священную Игру уже на ранней стадии должен обладать чувством меры и уметь определять полноту набора компонентов. У мастера это чувство меры перерастало в чутье; едва заметив Орла, наш горф сразу же понял, что именно этот человек и есть то самое недостающее звено. Окончание Пути этого человека, знал горф, должно привести к завершению Упорядочения и острова, и горы. Горфу не терпелось узнать, каков будет результат этого Упорядочения.

У нашего горфа был единственный недостаток — он везде любил совать свой нос (в переносном, по известным причинам, смысле). Занимаясь бесчисленные годы Упорядочением, он уже не мыслил без этого своего существования. Обнаружив здесь, на острове Каф, незавершенность, он с трудом удерживался от того, чтобы взяться за дело самому; теперь, когда великая развязка, которой остров дожидался так долго, была близка, он мог бы и успокоиться, ожидая естественного развития событий.

Но вот как горф рассуждал:

Знать, что происходит с островом, можно только будучи Гримусом.

Конечно, если вы не горф.

Однако полноценное понимание условий самоперемещения (означающее, что вы можете осознанно выбирать для себя действие или бездействие, причем даже решение не вмешиваться может быть расценено как участие) вменяет разумному созданию в обязанность, можно даже сказать в почетную, совершить должный поступок и попытаться изменить течение собственного бытия.

Из чего горф острова Каф, отлично понимая свое место и свою роль, немедленно сделал вывод о том, что, имея представление о перспективе, он вполне может поступать так, как считает нужным в данной ситуации.

Высказав это самому себе, горф удовлетворенно кивнул. Перед завершением Упорядочения он надеялся на одно особое, редкостное удовольствие; Взлетающий Орел должен был подпасть под действие Лихорадки Перемещения, последствия которой бывали ужасными и зачастую фатальными.

Конечно, участвуя в этом, добавил горф про себя, придется быть очень и очень осторожным.

Они брели сквозь чащу леса, темную как могила, оставив позади истерзанный, ушедший в себя разум Долорес О'Тулл, которую покинул возлюбленный, едва она позволила чувствам овладеть собою; впереди их ожидал К. и его обитатели. Меж этими двумя точками лежали недружелюбные, поросшие Лесом склоны горы Каф. Единственное, что заставляло Взлетающего Орла двигаться вперед, была воображаемая картина: прямо перед ним рука об руку с безликим мистером Сиспи шагает сестра Птицепес. О том, что заставляло идти вперед мистера Джонса, Взлетающий Орел мог только догадываться.

Где-то в закоулках его сознания вдруг возник и остался там тонкий, едва уловимый вой. По мере их продвижения вверх по склону горы этот вой, как казалось Взлетающему Орлу, постепенно звучал все громче. Виргилий Джонс шел совершенно спокойно и никакого воя, похоже, не слышал; у него был углубленный сосредоточенный вид человека, впервые за много лет оказавшегося в лесу и теперь с усилием припоминающего старые тропинки.

— Да, да, вот сюда, — бормотал себе под нос мистер Джонс и внезапно принимался грузно проламываться сквозь кусты. — Вот черт, — тихо приговаривал он и прятал лицо в ладонях, видимо, напряженно вспоминая что-то, — потом снова вскидывал голову, срывался с места и бросался вперед как раненый бык. Взлетающий Орел, страдая от странного звука в голове, покорно шел следом; так, иногда прямо сквозь бурелом, они поднимались по склону Горы к ее вершине.

Вой в голове Взлетающего Орла становился все более настойчивым; возможно, у него звенит в ушах от перепада высот? Или, может быть, нужно перестать думать об этом вое, и тот исчезнет? Уже вне себя, Взлетающий Орел сильно хлопнул себя по лбу. Несколько секунд после этого лес стоял у него перед глазами плотной непроницаемой стеной, нависающей, давящей. Взлетающий Орел крепко зажмурился и открыл глаза — наваждение прошло; заросшая тропинка под ногами вернулась на место.

Виргилий Джонс с тревогой смотрел на него.

— Вы кричали, — спросил он. — Что случилось?

— Я не кричал, — возразил Взлетающий Орел.

— Вы что, не слышали свой крик?

— Я ничего не слышал, точно ничего, — обеспокоенно ответил Взлетающий Орел. — Вы что, шутите?

— Нет, нет, уверяю вас, — ответил мистер Джонс. — Скажите, вы не слышите какие-нибудь странные звуки? Такой очень высокий и тонкий свист или вой?

— Слышу… — прошептал Взлетающий Орел, чье беспокойство быстро росло.

— Да, все верно, — проговорил мистер Виргилий Джонс. — А то я уже забеспокоился, решил, что уши начали подводить меня, как и глаза. Шум в верхнем слуховом регистре — все верно. Видите ли, это связано с тем, что по сути дела мы уже вошли в зону Эффекта. Теперь мы будем все время разговаривать друг с другом — здесь это особенно важно.