— Наверное, я ошиблась в вас, — продолжила она, задыхаясь. — Вы не тот, кем кажетесь. Ему следовало бы… — она внезапно оборвала фразу, резко объявила: — Нужно возвращаться в дом, — повернулась и ушла. Немного постояв в одиночестве, Взлетающий Орел возвратился в дом Черкасовых тем же путем, каким вышел оттуда — через окно ванной.

То, что Ирина хотела сказать, но не сказала, сильно обеспокоило его. Обеспокоила его и та легкость, с какой городская верхушка приняла его. После первоначальной враждебности «Зала Эльба» он не ожидал такого приема; но Черкасов и Игнатиус, очевидно, решили ускорить события, возможно, имея на то свои причины. Мысленно он пожал плечами — он принят, и, стало быть, волноваться не о чем. Со временем сомнения должны или разрешиться, или рассеяться. Все встанет на свои места, даже Птицепес…

Но стоило Взлетающему Орлу снова увидеть перед собой двух бледных граций, как все его тревоги ушли. Он сидел, потягивая вино К., борясь с дремой и прислушиваясь к ленивому разговору Черкасовой и Грибб, описывавших неторопливые, бесцельные, гипнотические круги по комнате. Белые ведьмы продолжали ткать свои неосязаемые чары, оплетать его шелковыми путами. Именно благодаря этим женщинам, вопреки теоретизации Грибба, вопреки Мунши и даже вопреки Виргилию Джонсу, город К. приобрел для него действительные реальные черты. Город принял его, что воплотилось в официальное заявление Черкасова, но физическое притяжение, первые узы, возникли в нем от близости этих двух женщин, кружащих подле него как мотыльки около свечи. Взгляд проплывающих мимо зеленых глаз смешивался со взглядом серых. Чистая Эльфрида, искушенная Ирина, усталый Орел. Чары, о которых никто из этих троих понятия не имел и существование которых станет понятно им только тогда, когда будет уже слишком поздно, облекали их тонкой паутиной. Белые колдуньи трудились, трудились неустанно…

— Я немного устала, — томно проговорила Эльфрида Грибб, — и теперь нам придется уйти. Такая жалость — чудесный вечер в самом разгаре.

Миссис Грибб взглянула на графиню почти с любовью, за которой крылось что-то противоположное любви; провожая Гриббов и Взлетающего Орла до двери, Ирина была сама забота.

Эльфриде показалось раздражающим то слишком затянувшееся рукопожатие, которое Ирина позволила себе с Взлетающим Орлом и выражение (благодарности? раскаяния?) в глазах графини — но она торопливо одернула себя.

Все это, конечно же, ее не касалось. Какая ей разница? Она любит мужа. Всем известно, что ее муж любит ее. Ни для кого не секрет, что брак Черкасовых только видимость, фасад, который и граф и графиня продолжают сохранять из обоюдной врожденной нелюбви к скандалам. Какое ей дело до того, что Ирина Черкасова думает о Взлетающем Орле или он о ней?

Однако всю дорогу домой Эльфрида пребывала в непривычно плохом настроении.

Что касается Взлетающего Орла, тот был озадачен результатами своего второго вечера в К. так же, как и результатами первого.

Маленькие насекомые, порождения ночи, мельтешат около их лиц. Завершилась очередная сцена.

Ослица Гриббов, вероятно, самая послушная и ласковая ослица из всех известных ослиц, неторопливо рысила вдоль Дороги Камня, неся на спине озабоченного Взлетающего Орла. Накануне большую часть дня он занимался изучением своего нового дома — его душа не переставала разрываться от противоречивых желаний разобраться в сути встретившихся ему рассогласованностей и аномалий и остаться, забыв о своих крамольных просьбах и намерениях, в кругу недавно приобретенных друзей. Насколько ему дали понять во время вчерашней беседы у графа, эти два его желания взаимно исключали друг друга. Принимая объяснения Виргилия Джонса по поводу случившегося с ним по пути к городу как истину, он тем самым исключал себя из общества К., в котором существование Гримуса и его Эффекта отрицалось; принимая же официальную доктрину Грибба, он был обязан отринуть как злое безумное наваждение не только услышанное от Виргилия, но и увиденное собственными глазами; отдаться одновременно обоим желаниям Взлетающий Орел не мог, как не мог пока выбрать для себя что-то одно. Его путешествие в мир собственного «я» оставалось непреложным, хотя и необъяснимым фактом. Чем могли быть порождены его видения? Возможно, наркотиком? Тогда как объяснить появление в зеркале ванной призрака сестры Птицепес? Неужели граф крепит свое вино чем-то наркотическим? Внутренняя борьба доводов и контрдоводов не прекращалась в нем ни на минуту, то затихая, то вспыхивая вновь; он чувствовал себя всеми отвергнутым, таким же глупым и покорным, как бредущая под его седлом ослица, чьему суженному шорами горизонту он начинал завидовать.

— Каким образом вам удалось опровергнуть миф о Гримусе? — спросил он Грибба.

— Ах, это, — таким было начало ответа. — Дело в том, что я слишком занятый человек, и времени на то, чтобы занимать себя мифами, у меня нет и никогда не было. Вам же я настоятельно советую тоже не забивать себе этим голову — посвящая себя только поисками источников происхождения мифов (поскольку из чего-то мифы, конечно, должны происходить), вы выбираете очень неблагодарную сферу деятельности.

— Тогда не могли бы вы рассказать мне, — как можно вежливее продолжил расспросы Взлетающий Орел, — каким образом вы и миссис Грибб (и, может быть, вам известно что-то в этом же роде о других горожанах?) оказались на острове Каф?

Грибб ответил:

— Иногда, мистер Орел, вы становитесь ужасно настойчивым… так вот, как я уже говорил вам, вещи вроде происхождения или страны прибытия здесь никакого значения не имеют. Никакого, вот так. Советую вам посвятить себя изучению нашего быта — это гораздо полезней. И оставьте вы, ради Бога, это свое непременное желание все узнать от начала до конца, эту свою одержимость вопросами зарождения и происхождения. Неужели взрослая особь представляет для вас меньший интерес, чем младенческая? Подумайте… А теперь — прошу меня простить: до обеда я должен успеть составить несколько клише.

Ослица неторопливо брела, поднимаясь по Дороге Камня в город.

Разговор с Гриббом не открыл Взлетающему Орлу ничего, только породил новые загадки.

В племени аксона деньги хождения не имели; но на родном плато Взлетающего Орла существовало сообщество с собственными традициями и устоями. Было удивительно видеть, что такой разношерстный набор обитателей К., абсолютно непохожих друг на друга, все-таки принимает единое городское устройство и делает это словно бы без особого труда. Каким образом такой задиристый и несговорчивый человек, как Фланн О'Тулл, соглашается с тем, что в иерархии жителей К. он занимает положение практически равное остальным? Мэр города граф Черкасов находится на самой вершине общества, остальным членам которого, казалось, неведомы понятия о подобной лестнице, за исключением принятия положения самого графа. Никакого вознаграждения за труды; распределение продуктов, производимых фермерскими хозяйствами, производится скорее по потребностям, чем сообразно статусу или рангу… все это не укладывалось в голове. Обычный человек вряд ли мог на такое согласиться. Успев за день переговорить и с фермерами и с мясниками (и часто поражаясь до глубины души несоответствию их прошлого и теперешней профессии), Взлетающий Орел выяснил, что шлюхи мадам Джокасты работают бесплатно, а бывший следопыт и охотник Пекенпо служит теперь городским кузнецом. Горожане выполняли свою работу, а взамен могли пользоваться любыми услугами и получать в изобилии провизию из закромов господина Мунши, квартирмейстера. Фермы снабжали город едой, а в городе жили мастеровые, к которым шли со своими проблемами фермеры, и обмен между теми и другими происходил вне зависимости от частоты и характера взаимно оказываемых услуг. По сути дела это было воплощение утопической мечты; оставалось непонятным, каким образом подобный механизм работал. Черкасов продолжал пребывать в подкуренной аристократической неге, Грибб — заниматься своими интеллектуальными изысканиями. В плане общественного устройства К. представлял собой общество с четко разграниченными и свято соблюдаемыми обязанностями; в остальном каждый существовал сам по себе, редко в узком кругу единомышленников или соратников; общих традиционных сборных занятий, связывающих всех жителей, или празднеств, примечательных для сплоченных людских поселений, было совсем немного. К тому же в городе не совершали преступлений. Поразмыслив немного, Взлетающий Орел понял, что подобное устройство общества подобных людей может работать и существовать только при наличии единой, враждебной всем и вся могущественной силы, вселяющей во всех такой подавляющий страх, при котором социальные различия исчезали за всецело занимающими умы поисками путей выживания. Что снова заставляло вспомнить объяснение Виргилия Джонса: Гримус. Стоило только Взлетающему Орлу подумать об этом, как он снова услышал в глубинах сознания тихий вой или свист, который оставался там все время, никуда не деваясь. Болезнь Измерений полностью отсутствовала в К., что могло быть принято как сокрушительный аргумент против теории Виргилия; однако альтернативное объяснение было бы еще более веским. Защита от Эффекта путем Одержимости, «однобокости ума», превращения человека разумного в оцепенелого «Упрощенного Человека К.» — все это великолепно совпадало с объяснениями Виргилия. «Сосредоточьтесь на внешней форме вещей, на материальном процессе выживания, на своем „основном интересе“, — говорил ему Виргилий Джонс, — и измерения, внутренние и внешние, не в силах будут проникнуть в ваше сознание». Все отлично совпадало: причина, почему Грибб и остальные так упорно отказывались обсуждать происхождение мифа — заговорить об этом означало признать присутствие врага, доселе изгнанного из сознания. Вот почему в отношении Черкасова к Гриббу сквозило уважение, смешанное с желанием унизить: Грибб, оплот школы отвержения существования Гримуса, заслуживал уважительного к себе отношения; но коль скоро все в К. знали, что теории философа — не более чем удобное притворство, это уважение было только внешним; многие, скорее всего, презирали Грибба за его напыщенность. Взлетающий Орел задумался, что должна чувствовать в таком случае Эльфрида. Но та, скорее всего, ничего не замечала, умиленная мудростью мужа.