— Виргилий? — обратился он к своему проводнику. — Где мы остановимся на ночлег?

Виргилий Джонс пожал плечами.

— Найдем что-нибудь, — отозвался он. — Что-нибудь найдем.

На окраине города стоял самый высокий дом в К., единственный, как успел заметить Взлетающий Орел, двухэтажный. Дом этот был в превосходном состоянии, что само по себе отличало его от прочих домов. Стены этого высотного городского главы или стража восходили от земли ровно и прямо, поблескивая в туманно-голубой тьме белоснежной чистотой. Это был бордель. «Дом Взрастающего Сына мадам Джокасты», гласила надпись на скромной деревянной табличке на стене у входа. Под табличкой кто-то процарапал в побелке непонятную фразу. Без сомнения, завтра же свежий слой побелки закрасит это изречение, но этим вечером оно выделялось четко, пятная девственную белизну стен дома наслаждений. Русские генералы, добро пожаловать, — вот что было нацарапано на стене.

Виргилий прочитал надпись и пробормотал себе под нос:

— Алекс снова гуляет.

— Что значит эта надпись? — спросил его Взлетающий Орел.

— Это шутка. Ребяческая выходка, — объяснил Виргилий. — Плод детского ума.

Сказав это, Виргилий замолчал, посчитав, видимо, что сообщил достаточно. Взлетающий Орел обратился за более подробными объяснениями.

— Русские генералы, — сказал тогда Виргилий Джонс, — Бочков, Рачков и Торчков. Детские шалости.

Взлетающий Орел, выслушав объяснение этой малопонятной фразы и, уже выбитый из колеи всевидящими глазами на гранитном лице в окне фермерского дома, расстроился еще больше.

И вот они идут по главной улице города; навстречу попадаются редкие по причине позднего часа прохожие. Вот что он увидел в другом окне: старуха рассматривает пожелтевшие фотографии в старом альбоме, наслаждается видами застывшего прошлого. Естественное состояние беглецов — попытки укорениться в воспоминаниях. Взлетающий Орел знал, что и ему предстоит то же самое, и ему придется отправляться мыслями назад, потому что такова здешняя традиция. Для того он и пришел в К. — найти свое прошлое.

Перед собой они заметили странное ползающее существо — человека по имени Камень, разговаривающего с булыжниками. Где-то неподалеку в переулках между скученными домами послышался неторопливый перестук копыт; время от времени порывы ветра доносили до них и другие приглушенные туманом звуки — смех и голоса.

Источник смеха и голосов находился в дальнем от заведения мадам Джокасты конце мощеной улицы. Именно встречи с ним Виргилий и ожидал с таким страхом и волнением. Это был «Зал Эльба», пристанище всех употребляющих горячительное обитателей К., городской центр сплетен, слухов и всяческих новостей. По задумке мистера Джонса, они должны были ненадолго появиться в питейном заведении, но не для того чтобы просить там комнату для постоя, а для того чтобы Взлетающий Орел мог быть представлен обществу К.; кроме того, необходимо было повидаться и с владельцем «Зала Эльба». Владельца питейного заведения К. звали мистер О'Тулл.

— Able was I ’ere I saw Elba, — промолвил Виргилий Джонс. Не считая названия языка малайалам, этот палиндром был единственным, который он помнил.

Взлетающий Орел увидел ее первым; сверхъестественное создание вроде кентавра, наполовину женщина, наполовину четвероногое, она появилась из клубящегося тумана. Когда она подъехала к ним ближе, Взлетающий Орел уже не сомневался в том, что прекраснее женщины никогда не видел.

Эльфрида Грибб страдала приступами бессонницы, хоть и нечасто. Когда досадный недуг начинал донимать ее, она, не желая лежать ночи напролет с саднящими глазами, поднималась с постели, укутывала плечи теплой шалью, садилась на свою ласковую послушную ослицу и ночь напролет разъезжала по улицам К. Прогулки эти отлично ей помогали, нужно было только хорошенько укутываться от ночной прохлады и сырости. Во всяком случае, это помогало коротать ночи.

Эльфрида: имя отлично подходило ей, хотя она и питала отвращение ко всему мелкому. «Имя как имя, и все тут», любила повторять она. Однако для эльфоподобной миссис Грибб другого имени не существовало. Но ее нежная розоватая кожа деликатно обтягивала все возвышенности и углубления ее личика; ее ротик украшали пухлые губки, а глаза сверкали подобно бегучей воде. Ее одежды обычно состояли из старинных кружев, шаль вышита лилиями, поля шляпы очень широкие, как и зеленые глаза, опушенные длинными пышными ресницами. Очень часто она носила вуальку, бывала неизменно весела и заражала своим беспечным весельем других; свои печали она держала при себе. У людей хватает своих бед, говорила она себе стоически. Сама с собой она ладила замечательно.

Спасибо Игнатиусу. Игнатиус Грибб обеспечивал надежные, незыблемые основы ее бытия. Вся жизнь Эльфриды, все ее радости вращались вокруг мужа. «Я благодарна Провидению, которое свело нас, — говорила она мужу. — Если браки заключаются на небесах, то наш наверняка был заключен на седьмом небе». И он мог кряхтеть и кивать, а она — вдыхать успокоительный запах его новых носков и с удовольствием ощущать уравновешенность и обычную целостность своего мира. Тьма держалась в отдалении от их семейного очага.

Укрепленная силой своей любви, она считала своей обязанностью делиться частью этой силы со слабыми. Уход за больными и помощь голодным не были ей в тягость и, более того, считались ею за привилегию. Однако благотворительность обеспечила ей не только друзей, но и недругов. Не каждому нравится, когда ему помогают; не все обитатели К. с готовностью и восторгом принимали невинное вспомоществование миссис Эльфриды. За незаходящее солнце только и видного окружающим счастья ее начали считать самодовольной.

То, что Эльфрида прекрасна, не могла скрыть даже вуаль; на несколько секунд Взлетающий Орел замер перед крыльцом «Зала Эльба», словно бы погрузившись в транс — свет масляной лампы над дверью заведения лился на них с Виргилием Джонсом и очерчивал бледный, изящный призрачный силуэт ночной всадницы.

На мгновение их глаза встретились; на этот миг, продлившийся не более промежутка между двумя ударами колотящегося сердца, город замер, обитатели его составили несколько полезных для того чтобы их представить стоп-кадров. Сразу же после этого во времени случился перебой или провал, словно вселенная вдруг решила мигнуть своим недремлющим оком.

Самая несимпатичная парочка среди завсегдатаев «Зала Эльба» восседала за круглым низким столом в дальнем конце длинного узкого зала. Один из этой пары был человек необыкновенно крупный, настоящий медведь, каковое впечатление подкрепляла медвежья шуба, которую он носил круглый год, хотя в К. почти не бывало холодов. Возможно из-за жаркой шубы лицо этого человека постоянно было ярко-красного цвета и походило на слегка переспелый помидор. На бровях горошинами висели капли пота. Сами густые брови мощно изгибались от носа к скулам, огибая на своем пути сверкающие буравы глаз. Человек этот говорил быстро; во время монологов его руки с тяжелыми кулаками описывали широкие, опасные дуги.

Второй в паре был так же тонок, как первый широк, так же строен и элегантен, как первый тяжеловесен и неуклюж; изящный юноша со старческими глазами, обычными для острова Каф. В данный момент в этих глазах плескалась изысканная скука — владелец их настолько свыкся с жизнью, что уже не замечал ее. Изысканный юноша смотрел прямо перед собой, на стол, туда, где его ловкие пальцы быстро и точно отрывали пауку лапку за лапкой.

Изящного юношу звали Хантер. Его полное имя было Энтони Сен-Клер Перифейт Хантер, однако его товарищ называл его Два-Раза. Прозвище это, не имея обидного смысла, прилипло к Хантеру из-за привычки часто повторять, что он все в своей жизни всегда «пробует дважды». «Медведь» с обычной для крупных людей склонностью к набившим оскомину шуткам в таких случаях обязательно переспрашивал: почему, мол, именно дважды? — на что молодой человек брезгливо давал неизменный ответ, в котором еще слышались подпорченные временем отголоски хорошего воспитания: