— Ты очень терпеливая женщина, Джокаста, — замечает он. — Налей мне еще вина — в нем есть прощение и забытье. Я рад буду остаться с вами.

— Джокаста?

Мадам пошевелилась.

— Джокаста, послушай…

Виргилий напряженно сидит в постели и оглядывается по сторонам. В сумраке он видит свое отражение в большом зеркале, висящем против кровати на стене.

Джокаста приподнимается на локте.

— Ну что ты придумал на этот раз? — сквозь сон бормочет она. В прошлые ночи подобное повторялось регулярно; среди сна Виргилий вдруг вскидывался от непонятной тревоги. «Исцеление подсознания происходит дольше всего», — обычно извинялся он в таких случаях.

— Я только что вспомнил, — говорит он. — В ту ночь, когда я пришел в город. Разве ты забыла? Что-то странное случилось тогда…

— Господи! — охнула Джокаста. — Как я могла забыть. Провал…

— Точно. Что это такое было, черт возьми?

— Не знаю, — отвечает она. — Раньше такого не случалось.

Виргилий надолго замолкает и смотрит в окно, на темную массу горы Каф, вершина которой, как обычно, затянута тучами.

— Что затеял этот глупец теперь? — дрожащим от гнева голосом спрашивает наконец он.

— Возможно, он теряет свою власть, — тихо отвечает Джокаста.

— Это было похоже… — начинает Виргилий и замолкает.

— Это было похоже на то, что смерть на миг приоткрыла свой глаз, — говорит вместо него Джокаста.

Ни он, ни она так и не смогли уснуть в ту ночь.

— Знаешь, взбираясь на гору в последний раз, — говорит Виргилий, — я снова обрел свой дар. К сожалению, ненадолго. Потом я снова все потерял. Но я опять странствовал.

— Тебе нужно оставить эти занятия, — отвечает Джокаста. — Остальным повезло больше чем тебе; мы не подвержены болезни, вот что я хотела сказать.

— Как тот король, который регулярно принимал понемногу яд, чтобы никто не смог отравить его, — заключил с невеселой улыбкой Виргилий.

— Да, — ответила Джокаста, — именно так.

Виргилий откинулся на подушку.

— Одного ты никогда не сможешь понять, — говорит он. — В мире нет ничего, что могло бы сравниться со странствиями по измерениям. Ничего даже близкого.

— Забудь об этом, Виргилий, — отвечает Джокаста. — И иди ко мне.

Ирина Черкасова легким облачком кисеи выплыла навстречу Эльфриде Грибб и запечатлела на каждой ее щеке поцелуй.

— Ах, дорогая моя, — воскликнула она, — как тебе удается быть одновременно такой добродетельной и обворожительной? Воистину, ты поступаешь несправедливо — присваиваешь все достоинства. Оставляя нам только пороки.

Эльфрида краснеет:

— Ты льстишь мне, Ирина, и наговариваешь на меня. Ничего подобного — мистер Орел скоро поймет это и научится различать мои слабости.

— Мистер Орел, — томно приветствует Взлетающего Орла Ирина и протягивает ему длинную полупрозрачную руку. — Мы уже очень и очень наслышаны о вас. Эльфрида взяла вас под свою опеку — вам повезло, она настоящая святая.

— Если по внешности действительно не следует судить, — отвечает Взлетающий Орел, склоняясь для поцелуя над этой ручкой, — то, по-моему, с вами мне тоже повезло.

Ирина Черкасова весело смеется в ответ, но глаза ее, серые и таинственные, как замечает Эльфрида, продолжают внимательно изучать и ощупывать незнакомца, искрясь обещанием.

— Две святые, дорогая! — восклицает она, обращаясь к Эльфриде, — сразу две святые; иначе как сообщницами нас не назовешь.

Глаза Ирины продолжают дразнить Взлетающего Орла. Глазам этим известна их власть. Чело Эльфриды чуть заметно омрачается.

— Так пойдемте же, пойдемте! — восклицает Ирина и, схватив Эльфриду за руку, увлекает ее в салон. Игнатиус Грибб и Взлетающий Орел направляются следом. На ходу философ вполголоса говорит своему спутнику:

— Позволю себе дать вам совет, мистер Орел. Будьте осторожны.

Ирина и Эльфрида, обе бледные, обе снедаемые жгучим любопытством, обе похожие на статуэтки из тонкого фарфора, плывут впереди. Взлетающий Орел мысленно изумляется потрясающей быстроте смены впечатлений, полученных по прибытии в К.: от вопиющей грубости «Эльбы» до в равной степени вопиющих прелестей мира этих двух женщин; но еще более занимал его другой вопрос — так ли велико внутреннее, глубинное отличие, скрытое за столь разными фасадами этих противоположных миров?

Граф Александр Черкасов с виду был мужчиной видным и привлекательным. В каждом рукаве у него скрывалось по платку; один платок был уже мокрым насквозь, второй быстро нагонял товарища. Граф чрезвычайно часто и сильно вытирал лоб, эту великолепно вылепленную верхнюю часть черепа, придающую ее обладателю вид гениального мыслителя; эту иллюзия подкрепляли свободно разбросанные локоны светлых кудрей и слегка вывернутая верхняя губа. Но то была лишь иллюзия, ничего более; Александр Черкасов был слабым, пустым, вечно выставляющим себя на посмешище дураком, о чем его красавица жена преотлично знала. Используя этот факт в противоборстве с законным супругом, она не упускала случая уколоть и унизить его. Он никогда не находился, что ответить Ирине: искать было попросту негде. В момент появления четверки граф стоял у холодного камина в любимой позе скучающего аристократа, облокотившись на каминную доску. Справа от графа стоял низкий кофейный столик с графином вина и серебряной сигаретницей. В сигаретах не было ни крошки табаку; в табаке не нуждались, поскольку на полях вокруг К. обильно произрастала индийская конопля. Большую часть жизни Черкасов провел под лёгким кайфом, что значительно усугубило его от природы неподвижный, остановившийся взгляд. Наркотик не открыл в его разуме ни одной двери, служа лишь единственной цели — еще надежнее упрятать графа в темницу глупых анахронических поступков, из которых только и состояла его жизнь. Александр Черкасов все еще был в своем фамильном поместье в России.

Свою функцию в К. он сводил к необременительному приятному минимуму; в островном сообществе правонарушения были великой редкостью, из-за чего играть роль мэра Черкасову приходилось лишь время от времени, и к моменту появления в К. Взлетающего Орла он уже очень давно не вспоминал о предмете своего основного интереса. Граф спал, курил, бродил по саду или ел. Его жизнь состояла из считанного числа развлечений и немногих амбиций; по натуре граф был типичный павлин и всеми силами старался держаться с достоинством и выступать гордо и важно. Он совсем не возражал против обычных жизни и смерти; бессмертие он принял только по настоянию трепещущей перед уходящими годами Ирины, которой непременно нужен был спутник; как только знакомое им общество начало вымирать, Черкасовы перебрались на остров, показавшийся им довольно заманчивой альтернативой свету. Девушки мадам Джокасты удачно компенсировали графу вялую враждебность и сексуальное неприятие, которые он частенько вызывал у своей жены.

Граф поздоровался с Эльфридой и поцеловал ее в щеку, приветствовал Грибба насмешливым салютом и крепко встряхнул руку Взлетающему Орлу, не забыв переплести с ним по обычаю большие пальцы.

— Итак, Игнатиус, вы обзавелись протеже… и каким красавцем! Очевидно, мои котировки после этого несколько понизились.

— Но дух соперничества всегда был чужд вам, не правда ли, граф? — парировал Грибб.

— Наверное, вы правы, — отозвался Черкасов. — Да. Думаю, вы правы.

— И не вам, а мне следует чувствовать себя ущемленным, — продолжил Грибб. — Кто я? Гадкий утенок в собрании лебедей.

Черкасов рассмеялся и похлопал Грибба по голове.

— Вы стоите нас всех, Игнатиус, — весело ответил он.

Взлетающего Орла озадачили подобные взаимоотношения, тем более после того, как он заметил, что, прислушиваясь к разговору мужей, Ирина и Эльфрида то и дело машинально кивают и издают одобрительные восклицания. В манере держаться графа, в его учтивой речи и снисходительных действиях чувствовалась какая-то странная рассогласованность, словно он считал Грибба фигурой, определенно заслуживающей вознесения на пьедестал, — но только где-нибудь далеко, на другом краю света. Но вот Ирина с сияющим взором устремилась к Взлетающему Орлу, и тот сразу забыл о своих странных наблюдениях.