Две брошенные женщины постояли немного рядом, обнявшись; потом Джокаста, глаза которой были красны, высвободилась из рук Эльфриды и пошла к парадной двери Дома. Когда она отперла дверь, на крыльце ее ждал Пекенпо.

— Дом Взрастающего Сына открыт, — объявила ему мадам Джокаста.

Наступило утро.

Николас Деггл встретил утро в кресле-качалке, во дворе, среди деловито выклевывающих что-то в песке цыплят. Он уже начал привыкать к простой жизни в прибрежной хижине. Устремив задумчивый взгляд на море, он размышлял о недавно случившемся провале во времени.

Было очевидно, что Долорес О'Тулл не замечает провалов. Возможно, ее недалекий разум просто отказывался допускать существование провалов, как отказывался воспринимать то, что видели глаза, заставляя Долорес принимать его за Джонса. Все должно оставаться как было.

Однако, ужаснувшись, сказал себе Деггл, возможно и другое объяснение. Гримус. Гримус овладел новой, дьявольской силой и теперь использует ее, чтобы избавиться от него. Возможно, провалы во времени затрагивают только его, Деггла.

Раскачиваясь как маятник между паранойей и беспомощностью, туда и обратно, Николас Деггл постепенно приходил в отчаяние. В дверях хижины появилась Долорес с ножом в руке. Пришло время для заклания очередного цыпленка.

Долорес уселась перед Дегглом на песок. Внезапно она точно рассчитанным неторопливым движением перерезала себе вены на левом запястье. Потом, переложив нож в левую руку и не теряя спокойствия, она с тем же намерением начала примериваться к правому запястью. Только сейчас избавившись от напавшего на него от неожиданности столбняка, Деггл бросился к хозяйке хижины и попытался отобрать нож. Долорес отшатнулась и приставила лезвие к своему горлу.

— Ради Бога, ты хоть понимаешь, что делаешь? — крикнул ей Деггл.

— С тех пор как я отдалась тебе, каждую ночь я одна, — ответила Долорес. — Каждую ночь ты отвергаешь меня. Я все понимаю, Виргилий, мое тело вызывает у тебя отвращение. Ты ненавидишь меня, и поэтому я не хочу больше жить.

Кровь из ее перерезанного запястья крупными каплями капала на песок.

«Что нужно сделать, чтобы остановить кровотечение из вены?» Деггл беспомощно озирается по сторонам. «Наложить жгут», — внезапно соображает он.

— Оставь меня в покое! — крикнула Долорес и, совсем уж неожиданно, запела.

– Любимый мой, желанный мой, да с белой бородою, — выводила она.

Николас Деггл сбросил пиджак и торопливо принялся стягивать через голову рубашку. Когда он наконец выпутался из рубашки, Долорес уже лежала на песке лицом к небу, и ниже подбородка у нее от уха до уха зиял второй, узкий и красный, рот. Задумав что-нибудь, она неизменно доводила начатое до конца.

Застыв как вкопанный, голый по пояс Деггл с рубашкой в руке смотрел на кровь, пока та не перестала течь. Все это время в голове у него носилась шальная мысль:

Я остался совсем один.

Кресло-качалка тихо покачивалось под легким утренним ветерком.

Уже знакомый нам горф, твердо решивший быть свидетелем истории острова Каф до самого ее конца и хладнокровно отвергший горячие обвинения Виргилия Джонса, продолжал развлекаться созерцанием наиболее интересных событий из жизни обитателей острова.

Горфы, тела которых сами по себе передвигались крайне медленно и с трудом, развили способность мгновенного перемещения с места на место путем сознательной дезинтеграции и последующей интеграции, происходящих под надзором их свободной от физической оболочки сущности. Так, наш горф вместе с Эльфридой подслушивал у дверей «Зала Эльба», присутствовал в саду Гриббов у знаменитых качелей и следил там за развитием отношений Взлетающего Орла и бледных граций. Сквозь окна Дома Взрастающего Сына горф видел, как Взлетающий Орел и Джонс по очереди покинули это убежище, чтобы продолжить восхождение на гору. Горф был немало озадачен провалами во времени и стал свидетелем самоубийства Долорес О'Тулл.

Теперь, дожидаясь завершения Окончательного Упорядочивания, он временно вернулся к размышлениям над анаграммой, в свое время сыгравшей немалую роль в возникновении острова Каф, — горф выбрал для перестановки имя Гримус.

Анаграммой которого было другое имя — Симург.

Горф отдыхал, дожидаясь неминуемого столкновения, которое должно было произойти между Орлом, царем земных птиц, и Симургом, райской птицей, хозяином Каменной Розы. Тот факт, что имена эти заключали в себе такой ясный и исконный смысл, придавал предстоящему особую пикантность.

В маленьком домике с черными стенами было тихо; тихо и прохладно. Тени были повсюду, подобные незримым стражам невидимого и потому непоправимого уродства. Снаружи тучи закрывающие вершину Горы Каф висели подобно второму, грозящему бурей, своду, предохраняя темный дом от бледного, скудного и рассеянного солнечного света, льющегося на горную равнину внизу. Таков был дом Лив, слепой, без фундамента, с накрепко запертой дверью, торчащий упрямым бугром среди скальных уступов уже вырывающихся из-под зеленого дерна, и осел, привязанный к крайнему на опушке леса дереву, был единственным свидетельством жизни в нем. Где-то поблизости пронзительно вскрикнула птица.

Невидимое уродство. За закрытыми ставнями царил невообразимый, космический хаос, отходы жизнедеятельности боролись за пространство на полу и громоздились друг на друга. Пыль недвижимо покоилась толстым слоем на беспорядочно разбросанных книгах и немытой посуде. Половина краюхи, уже совершенно неопознаваемая под слоем плесени, лежала на разбитом дамском зеркальце, и паук протягивал свою паутину между тем и другим. Скомканная одежда, бумага и куски хлеба, все приобрело одинаковый серо-пыльный цвет под панцирным налетом корки вековой грязи. По стенам над земляным полом были развешаны вырезанные из дерева изображения, в сравнении с которыми их предшественники в Доме Взрастающего Сына могли сойти за символы радостей жизни. Жутко изогнутые, скрюченные, сплетенные силуэты, тела, лица и изуродованные члены, наброски ландшафтов, словно взятые из кошмаров — все свидетельствовало о нарастающей мании резчика, все глубже погружающегося в черные пучины ненависти и жажды мести. Если считать, как это принято, что скульптор не создает прекрасное, а просто отсекает все лишнее, то здесь для своих творений он наверняка выбирал деревья, одержимые бесами, изуродованные и изнасилованные ими бесконечно.

Внутренность горного домика состояла из единственной комнаты. В убогих клетках в дальнем углу ходили грязные курицы. В комнате имелись стул и кровать, и вот что странно — среди царящей вокруг общей невероятной неприбранности эти два предмета обстановки выглядели островками чистоты и опрятности. Обтягивающая стул кожа была начищена и блестела, кровать аккуратно застелена белоснежным бельем. Эти кровать и стул казались пришельцами из другого мира.

На стуле восседала непроницаемая тень.

Снова очутиться в лесу означало немедленно отказаться от всех воспоминаний о нормальном цивилизованном мире, стряхнуть с плеч прах и чопорность города, так по-человечески безумного и так безумно человеческого. Зеленый свет, сочащийся сквозь листву, очистил их души. Здесь Взлетающий Орел, высвободившись из сетей самообмана, снова ощутил осязаемую дымку таинственности, окутывающую гору. Чувствовалось, что Виргилий тоже пришел в отличное расположение духа и потому весело, бодро и без слова жалобы влечет вверх по склону свои ломоты, прострелы и мозоли, хватаясь за все попадающиеся на пути сучья и пучки трав и подтягивая свою жирную плоть все выше. Воздух гудел от обилия насекомых, с неба то и дело о чем-то кричали им на непонятном языке пролетающие птицы.

— Magister pene monstrat, — процитировал Виргилий, забыв упомянуть источник.