— Нет, видела.

— А вот мать твоя точно насмотрелась. И черные видела, и коричневые, и желтые, небось, и голубые, как у тех арабов, которые потом резались из-за нее.

— Оставь мою мать в покое.

— Если уж она такая любительница, то ты тоже должна быть не прочь.

— Реджи Смит, у тебя самый грязный язык в школе.

— А у тебя всегда самые чистые переднички.

… большой развратный мужчина с отростком в фут длиной он актер по крайней мере все время сидит с актерами в богемном кафе говорил, что изъездил все побережье и хорошо разбирается в этом деле с ней в постели и такой настойчивый говорит ей не узнаешь что потеряла пока не попробуешь сама и она отвечает да а почему бы и нет он говорит ну вот и чудесно киска и расстегивает пуговицы на дыре в штанах где его отросток прячется и вгоняет его в нее тоже сначала освободив в ней проход и наутро она просыпается сама не своя и все ее простыни мокры от пота…

Просто потому что мама занималась этим,

Я не хочу заниматься этим.

Просто потому что папа занимался этим,

Я не хочу заниматься этим.

(Э. Э. 16 лет)

Когда Игнатиус Грибб прислал письмо, в котором сообщил, что экзамен ею провален, она поняла: это конец. Если она не сможет попасть в этот колледж, то ей уже никогда не попасть ни в какой другой, и значит, на этом все. Ученая Эльфрида, тихоня Эльфрида, все, пришел конец твоему учению. Но вот что еще он написал ей в своем письме: «… если мой отказ огорчит вас, то смею надеяться, что утешу вас, признавшись, сколь милой и очаровательной я вас нахожу, и поскольку назначить вам стипендию я не в силах, то позволю себе предложить место секретаря на моей кафедре. Прошу серьезно об этом подумать».

Они были парой заблудших в мире не сбывшихся надежд. То, что они поженятся, было ясно с самого начала. Заполучив в женушки красавицу, по которой немедленно принялся сходить с ума весь студенческий городок, он перестал быть объектом вечных насмешек. Получив такого мужа, как он, она вполне могла считать себя умной — причин сомневаться в его мудрости у нее не было. Они отлично знали достоинства и недостатки друг друга и относились друг к другу бережно и уважительно, все насмешки, все злословие мира были им нипочем. Остров Каф стал для них местом счастливого отдохновения; здесь он нашел всеобщее уважение, а она могла спокойно лелеять свою любовь к нему. Игнатиус, имя для святого темного рыцарства, центр ее вселенной и любовь. Здесь любовь, вот в чем дело. Вот в чем.

Пески времени

текут к новому Истоку.

Ирина и Эльфрида, обе с незаживающими ранами юности, одна пытаясь сохранить юность, остаться в ней навсегда, другая цепляясь за воспоминания — иногда, крайне редко, позволяли себе безнравственные поступки. Такие похожие и такие разные. Настолько же похожие и разные, как плато аксона и К.

Он позволил себе прожить так несколько дней, позволил течению событий увлечь его, унесся в потоке бесконтрольных раскрепощенных эмоций, передал себя в их власть и прогнал прочь все мысли о Гримусе, сестре Птицепес и Виргилие. Жил днем настоящим…

Лови момент, живи настоящим — какое любопытное, какое емкое определение. Немного позже он вспомнит, что говорил ему об этом Виргилий: «В жизни любого человека всегда существует высший пик. Ради этого краткого мига высшего торжества мы в общем-то и живем».

Для Взлетающего Орла этот миг наступил в тот день, когда он занимался с Ириной Черкасовой любовью в седьмой раз.

Они впервые делали это в постели. Черкасов снова ушел в Дом Взрастающего Сына, и Ирина решила воспользоваться удобным случаем. Ее спальню освещала единственная свеча. Ирина как обычно была ненасытна, очень требовательна и абсолютно, монархически всевластна; Взлетающий Орел был как раз в подходящем настроении, чтобы исполнять все требования партнерши. Их ночь была яростной, переполненной жадным насилием, они напоминали двухголового зверя; в пылу этой схватки извивающихся тел Взлетающего Орла посетило видение.

В колышущемся свете свечи он вдруг увидел лицо, лицо Эльфриды, ее эльфийские черты; стоны Ирины стали стонами Эльфриды. На короткий, как вспышка молнии, миг обе женщины словно бы слились в одну, соединенные силой порыва его любовной страсти. Видение ушло, но ощущение осталось; по окончании любовного акта, в омытой желтым светом комнате Взлетающий Орел откинулся на спину и принялся смаковать необычное переживание.

Все было так: в неприкрытой похоти Ирины он искал утонченность и элегантность — да, и чистоту — Эльфриды, святость, которая придавала ей особое очарование, поднимая ее, может быть, даже выше графини; в то же самое время из оков самоограничения моралистки Эльфриды он всеми силами стремился к чувственной раскрепощенности Ирины. В них были его единство и борьба противоположностей: невинность Эльфриды и греховность Ирины, свобода Ирины и скованность Эльфриды. Их отношение к мужьям резко отличалось, они находились на различных полюсах теплоты. Их связывал только Взлетающий Орел. Как Эльфрида любит его, но не позволяет своей любви поглотить себя, так Ирина похотливо желает его и отдается своей похоти спокойно и легко. И в той, и в другой царит незавершенность; через его посредство достигается завершенность. Их лица, тела, даже души видны ему как на ладони и слиты в одно. Заниматься любовью с Ириной означает освобождаться от отчаяния и тщетности Эльфриды; прикосновение губами к щеке Эльфриды символизирует очищение от похоти Ирины. Эльфрина, Ирида, Эльфрида, Ирина.

Чудо наконец свершилось, процесс закончился, обоюдное превращение завершилось внутри его. Отдыхая в постели Ирины, он наслаждался чутким равновесием между любовью к невинности и похотливой тягой к плотскому опыту, между самоотверженностью и самопоглощенностью, — он стоял на вершине, с которой возможен был только один путь: вниз. Эльфрина Орел. Их треугольник больше не был тремя точками, он стал одной.

И через секунду это прошло навсегда, ушло в небытие, потому что в своей эйфории он позволил себе произнести имя.

— Эльфрина, — сказал он.

Рядом с ним напряглось тело Ирины Черкасовой.

— Убирайся! — крикнула она.

Взлетающий Орел уже вернулся с высот своего мысленного полета и вновь оказался в комнате, освещенной тусклым трепещущим сиянием одинокой свечи. Только что достигнутое совершенство осколками лежало у его ног.

— Убирайся! — повторила графиня.

Миг совершенства всегда содержит в себе зародыш собственной гибели.

Когда далеко за полночь Взлетающий Орел пробирался через комнаты дома Гриббов в свою спальню, в гостиной навстречу ему из кресла поднялась бледная, изнуренная долгим ожиданием Эльфрида. Горящая в гостиной единственная свеча показалась ему эхом свечи в той спальне, которую он только что покинул.

— Добрый вечер, Взлетающий Орел, — сказала Эльфрида.

Безмолвно склонив в ответ голову, он опустился на стул напротив нее.

— Ирина? — спросила она, уже уверенная в ответе.

— А чего ты ожидала? — ответил он, чувствуя, что этими словами окончательно оскверняет память своего видения.

— Крепче Игнатиуса, верно, во всем свете никто не спит, — горько сказала она. — Мы могли бы заняться любовью прямо здесь и сейчас.

— Но ты сама отвергала меня, — ответил он.

— Возьми меня! — воскликнула она. — Будь все проклято!

Но все повторилось — в его руках тело Эльфриды, желающей его безмерно, вдруг оцепенело.

— Прости, — прошептала она, — но, видно, плоть моя слаба.

— Или слишком сильна, — тихо отозвался Орел.

Граф Александр Черкасов, графиня Ирина Черкасова, Алексей Черкасов и Норберт Пэйдж пьют чай в салоне. Ирина часто обмахивается веером, хотя в комнате совсем не жарко.

— Ма-ма, — счастливо лепечет Алексей.

— Мама с тобой, Алексей, — отвечает Ирина, — мама всегда с тобой.

— Ирина, — говорит ей граф Черкасов, — ты очень сильная женщина.