Весь город обошел, а что за толк?
Лишь так устал, что сердце бьет, как молот.
Никто, Рембрандт, тебе не верит в долг,
Четвертый день твой собеседник — голод.
Как быть тебе?
(Замечает нарисованную на полу монету.)
Однако же постой!
Я, видно, брежу: не флорин ли это?
Мне повезло! На этот золотой
Я холст куплю для нового портрета.
(Хочет поднять монету и видит, что она нарисована.)
Так это шутка? Кто ж ко мне проник
И разыграл такую злую шутку?
Ах, если б знал безжалостный шутник,
Как мне сегодня тягостно и жутко!
Я одинок и болен, слаб и сир,
Глаза не видят, сердце жить устало.
(Подходит к окну, смотрит на город.)
Спят небеса. Спит равнодушный мир,
Спит Амстердам на ста своих каналах.
Мой Амстердам! Мне без него и дня
Прожить невмочь! Тут на любом канале
Мне каждый мостик близок! Тут меня
Любили, ненавидели и гнали.
Плывущих лодок дремлют огоньки,
Часы на башне полночь бьют в дремоте,
Спят бюргеры, надвинув колпаки,
Спят нищие, закутавшись в лохмотья.
Ночных мышей скребущий, робкий звук
Один тревожит тишь убогой кельи.
Спит хитрый Сикс и громогласный Кук,
И демоны стоят над их постелью.
Я одинок: спит Саския в гробу,
Спит рядом с нею Титус на кладбище,
И, ожидая ангела трубу,
Спит Хендрике в своей могиле нищей.
Над спящими колокола звенят,
Звезда в ночи падучий след свой чертит…
Лишь я не сплю… Но вот уж и меня
Забрала сладкая зевота смерти.
(Подходит к портретам и обращается к ним)
Родные тени! Заклинаю вас
Моей любовью — золотым оружьем:
Сойдитесь в этот одинокий час
Ко мне, живому, на прощальный ужин!
(Ставит портрет Саскии на стул у стола.)
Ты, Саския, на Стоффельс не сердись,
Не мучь ее ревнивыми словами.
(Ставит портрет Хендрике на другой стул.)
Ты, Хендрике, с хозяйкой помирись
И рядом сядь. Да будет мир меж вами!
(Ставит портрет Титуса между ними.)
Я, Титус, место и тебе нашел!
Сегодня мы невидимые брашна
Поставим тесно на широкий стол
И запируем весело!
