148. КРЕМЛЬ В тот грозный день, который я люблю, Меня почтив случайным посещеньем, Ты говорил, я помню, с возмущеньем: «Большевики стреляют по Кремлю». Гора до пят взволнованного сала — Ты ужасался… Разве знает тля, Что ведь не кистью на стене Кремля Свои дела история писала. В тот год на землю опустилась тьма И пел свинец, кирпичный прах вздымая. Ты подметал его, не понимая, Что этот прах — история сама… Мы отдаём покойных власти тленья И лишний сор — течению воды, Но ценим вещь, раз есть на ней следы Ушедшего из мира поколенья, Раз вещь являет след людских страстей — Мы чтим ее и, с книгою равняя, От времени ревниво охраняя, По вещи учим опыту детей. А гибнет вещь — нам в ней горька утрата Ума врагов и смелости друзей. Так есть доска, попавшая в музей Лишь потому, что помнит кровь Марата. И часто капли трудового пота Стирает мать. Приводит в Тюильри Свое дитя и говорит: «Смотри — Сюда попала пуля санкюлота…» Пустой чудак, умерь свою спесивость, Мы лучше знаем цену красоты. Мы сводим в жизнь прекрасное, а ты? Привык любить сусальную красивость… Но ты решил, что дрогнула земля У грузных ног обстрелянного зданья. Так вслушайся: уже идут преданья О грозных башнях Красного Кремля. <1928> 149. КАЗНЬ Дохнул бензином легкий форд И замер у крыльца, Когда из дверцы вылез лорд, Старик с лицом скопца. У распахнувшихся дверей, Поникнув головой, Ждал дрессированный лакей В чулках и с булавой. И лорд, узнав, что света нет И почта не пришла, Прошел в угрюмый кабинет И в кресло у стола, Устав от треволнений дня, Присел, не сняв пальто. Дом без воды и без огня Угрюм и тих. Ничто Не потревожит мирный сон. Плывет огонь свечи, И беспокойный телефон Безмолвствует в ночи. Лорд задремал. Сырая мгла Легла в его кровать. А дрема вышла из угла И стала колдовать: Склонилась в свете голубом, Шепча ему, что он Под балдахином и гербом Вкушает мирный сон. Львы стерегут его крыльцо, Рыча в густую мглу, И дождик мокрое лицо Прижал к его стеклу. Но вот в спокойный шум дождя Вмешался чуждый звук, И, рукавами разведя, Привстал его сюртук. «Товарищи! Хау-ду-ю-ду? [31] — Сказал сюртук, пища. — Давайте общую беду Обсудим сообща. Кому терпение дано — Служите королю, А я, шотландское сукно, Достаточно терплю. Лорд сжал в кулак мои края, А я ему, врагу, Ношу часы? Да разве я Порваться не могу?» Тут шелковистый альт, звеня, Прервал: «Сюртук! Молчи! Недаром выткали меня Ирландские ткачи». «Вражда, как острая игла, Сидит в моем боку!» — Рубашка лорда подошла, Качаясь, к сюртуку. И, поглядев по сторонам, Башмак промолвил: «Так!» — «Друзья! Позвольте слово нам! — Сказал другой башмак.— Большевиками состоя, Мы против всякой тьмы. Прошу запомнить: брат и я — Из русской кожи мы». И проводам сказали: «Плиз! [32]Пожалуйте сюда!» Тогда, качаясь, свисли вниз Худые провода: «Мы примыкаем сей же час! Подайте лишь свисток. Ведь рурский уголь гнал сквозь нас Почти московский ток». Вокруг поднялся писк и вой: «Довольно! Смерть врагам!» И голос шляпы пуховой Вмешался в общий гам: «И я могу друзьям помочь. Предметы, я была Забыта лордом в эту ночь На кресле у стола. Живя вблизи его идей, Я знаю: там — навоз. Лорд оскорбляет труд людей И шерсть свободных коз». А кресло толстое, черно, Когда умолк вокруг Нестройный шум, тогда оно Проговорило вдруг: «Я дрыхну в продолженье дня, Но общая беда Теперь заставила меня Приковылять сюда. Друзья предметы, лорд жесток, Хоть мал, и глуп, и слаб. Ведь мой мельчайший завиток — Колониальный раб! К чему бездействовать крича? Пора трубить борьбу! Покуда злоба горяча, Решим его судьбу!» — «Казнить!» — в жестоком сюртуке Вопит любая нить; И каждый шнур на башмаке Кричит: «Казнить! Казнить!» С опаской выглянув во двор, Приличны и черны, Читать джентльмену приговор Идут его штаны. «Сэр! — обращаются они. — Здесь шесть враждебных нас. Сдавайтесь, вы совсем одни В ночной беззвучный час. Звонок сбежал, закрылась дверь, Погас фонарь луны…» — «Я буду в Тоуэр взят теперь?» — «Мужайтесь! Казнены!» И лорд взмолился в тишине К судилищу шести: «Любезные! Позвольте мне Защитника найти». — «Вам не избегнуть наших рук, Защитник ни при чем. Но попытайтесь…» — И сюртук Пожал сухим плечом. Рука джентльмена набрела На Библию впотьмах, Но книга — нервная была, Она сказала: «Ах!» Дрожащий лорд обвел мельком Глазами кабинет, Но с металлическим смешком Шептали вещи: «Нет!» Сюртук хихикнул в стороне: «Все — против. Кто же за?» И лорд к портрету на стене Возвел свои глаза: «Джентльмен в огне и на воде,— Гласит хороший тон, — Поможет равному в беде. Вступитесь, Джордж Гордон, Во имя Англии святой, Начала всех начал!» Но Байрон в раме золотой Презрительно молчал. Обняв седины головы, Лорд завопил, стеня: «Поэт, поэт! Ужель и вы Осудите меня?» И, губы приоткрыв едва, Сказал ему портрет: «Увы, меж нами нет родства И дружбы тоже нет. Мою безнравственность кляня, У света за спиной Вы снова станете меня Травить моей женой. Начнете мне мораль читать, Потом в угоду ей У Шелли бедного опять Отнимете детей. Нет, лучше будемте мертвы, Пустой солильный чан, — За волю греков я, а вы За рабство англичан». Тут кресло скрипнуло, пока Черневшее вдали. Предметы взяли старика И в кресло повлекли. Не в кресло, а на страшный стул, Черневший впереди. Сюртук, нескладен и сутул, Толкнул его: «Сиди!» В борьбе с жестоким сюртуком Лорд потерял очки, А ноги тощие силком Обули башмаки, Джентльмен издал короткий стон: «Ужасен смертный плен!» А брюки скорчились, и он Не мог разжать колен. Охвачен страхом и тоской, Старик притих, и вот На лысом темени рукой Отер холодный пот, А шляпа вспрыгнула туда И завозилась там, И присосались провода К ее крутым полям. Тогда рубашка в провода Впустила острый ток… ……………………… Серея, в Темзе шла вода, Позеленел восток, И лорд, почти сойдя с ума, Рукой глаза протер… Над Лондоном клубилась тьма: Там бастовал шахтер. <1928> |
