144. ИСПОВЕДЬ «Смотри, дитя, в мои глаза, Не прячь в руках лица. Поверь, дитя: глазам ксендза Открыты все сердца. Твоя душа грехом полна, Сама в огонь летит. Пожертвуй церкви литр вина — И бог тебя простит». «Но я, греховный сок любя, Когда пришла зима — Грехи хранила для тебя, А ром пила сама. С любимым, лежа на боку, Мы полоскали рты…» «Так расскажи духовнику, В чем согрешила ты?» «Дебат у моего стола Религию шатал. Мои греховные дела Гремят на весь квартал». «Проступок первый не таков, Чтоб драть по десять шкур: У Рима много дураков И слишком много дур. Но сколько было и когда Любовников твоих? Как целовала и куда Ты целовала их?» «С тех пор как ты лишен стыда, Их было ровно сто. Я целовала их туда, Куда тебя — никто». «От поцелуев и вина До ада путь прямой. Послушай, панна, ты должна Прийти ко мне домой! Мы дома так поговорим, Что будет стул трещать, И помни, что Высокий Рим Мне дал права прощать». «Я помолюсь моим святым И мессу закажу, Назначу пост, но к холостым Мужчинам не хожу». «Тогда прощай. Я очень рад Молитвам и постам, Ведь ты стремишься прямо в ад И, верно, будешь там. Но я божницу уберу, Молясь, зажгу свечу…» «Пусти, старик, мою икру, Я, право, закричу!..» «Молчи, господь тебя прости Своим святым крестом!..» «Ты… прежде… губы отпусти, А уж грехи — потом!» <1926> Екатеринослав 145. ПОСТРОЙКА Разрушенный дом привлекает меня: Он так интересен, Но чуточку страшен: Мерцают, холодную важность храня, Пустые глаза недостроенных башен, Под старой подошвой — Рыдающий шлак, И эхо шагов приближается к стону. Покойной разрухи веселый кулак — Как в бубен — Стучал по глухому бетону. При ласковом ветре обои шуршат Губами старухи у мужьего гроба. Седых пауков и голодных мышат Пустых погребов приютила утроба. Недавно С похмелья идущая в суд Ночная шпана на углах продавала По тыще рублей за ржавеющий пуд — Железный костяк недобитого зала. Тут голод плясал карманьолу свою, А мы подпевали и плакали сами… Бревно за бревном — в деревянном строю У каменных изб обернулись лесами. И нынче, Я слышу, Стучат молотки В подвалах — В столице мышиного царства: Гранитный больной принимает глотки Открытого доктором нэпом лекарства. И если из каждой знакомой дыры Глядела печаль, Обагренная кровью, То в ведрах своих принесли маляры Румянец покраски в подарок здоровью. Пусть мертвые — нет, Но больные встают. Недаром сверкает пила, И теплее Работают руки, а губы поют О сделанном день изо дня веселее. Испачканный каменщик, Пой и стучи! Под песню работать — куда интересней, Давай-ка, пока подвезут кирпичи, Товарищей вместе побалуем песней. А завтра, быть может, и нас, пареньков, Припомнят в одном многотысячном счете: Тебя — за известку, что тверже веков, Меня — за стихи О хорошей работе. <1926> 146. КРЫЛЕЧКО
Крылечко, клумбы, хмель густой И локоть в складках покрывала. «Постой, красавица, постой! Ведь ты меня поцеловала?» Крылечко спряталось в хмелю; Конек, узорные перила. «Поцеловала. Но „люблю“ Я никому не говорила». <1926> 147. ПЕСНЯ О ЖИВЫХ И МЕРТВЫХ Серы, прохладны и немы Воды глубокой реки. Тихо колышутся шлемы, Смутно мерцают штыки. Гнутся высокие травы, Пройденной былью шурша. Грезятся стены Варшавы И камыши Сиваша. Ваши седые курганы Спят над широкой рекой. Вы разрядили наганы И улеглись на покой. Тучи слегка серебристы В этот предутренний час, Тихо поют бандуристы Славные песни о вас. Слушают грохот крушенья Своды великой тюрьмы. Дело ее разрушенья Кончим, товарищи, мы. Наша священная ярость Миру порукой дана: Будет безоблачна старость, Молодость будет ясна. Гневно сквозь сжатые зубы Плюнь на дешевый уют. Наши походные трубы Скоро опять запоют. Музыкой ясной и строгой Нас повстречает война. Выйдем — и будут дорогой Ваши звучать имена. Твердо пойдем, побеждая, Крепко сумеем стоять. Память о вас молодая Будет над нами сиять. Жесткую выдержку вашу Гордо неся над собой, Выпьем тяжелую чашу, Выдержим холод и бой. Всё для того, чтобы каждый, Смертью дышавший в борьбе, Мог бы тихонько однажды В сердце сказать о себе: «Я создавал это племя, Миру несущее новь, Я подарил тебе, время, Молодость, слово и кровь». <1927> |
