24. СТРАДАНИЯ МОЛОДОГО КЛАССИКА Всегда ты на людях, Как слон в зверинце, Как муха в стакане, Как гусь на блюде… Они появляются из провинций, Способные молодые люди. «У вас одна комната? Ах, как мало! Погодка стоит — Не придумать плоше!» Ты хмуришься И отвечаешь вяло: «Снимайте, снимайте свои калоши!» Ты грустно оглядываешь знакомых И думаешь: «Ну, добивайте сразу!» Куда там! Они извлекают томы Любовных стихов, Бытовых рассказов. «Быть может, укажете недостаток? Родной! Уделите одну минуту! Вы заняты? Я буду очень краток: В поэмке — Всего восемнадцать футов!» Мелькают листы. Вдохновенье бурно. Чтецы невменяемы, — Бей их, режь ли… Ты слушаешь. Ты говоришь: «Недурно!» — И — лжешь. Ибо ты от природы вежлив. На ходиках без десяти двенадцать, Ты громко подтягиваешь бечевку, Но гости твои говорят: «Признаться, У вас так уютно! Мы к вам с ночевкой». Ты громко вздыхаешь: «Ложитесь с миром!» И думаешь День ото дня плачевней: Во что превратилась твоя квартира? В ночлежку? В родильный приют? В харчевню? А ночью под сердцем Тихонько плачет Утопленный в пресной дневной водице Твой стих, Что был вовсе неплохо начат, Но помер в тебе, Не успев родиться. И, стиснувши, как рукоять кинжала, Мундштук безобиднейший, В нервной дрожи Ты думаешь: «Муза уже сбежала. Жена собирается сделать то же…» А утром, Когда постучит знакомый, Ты снова в себе не найдешь сноровки Ему на докучный вопрос: «Вы дома?» — Раздельно ответить: «В командировке». 1937 25. ПЕСНЯ ПРО СОЛДАТА Шилом бреется солдат, Дымом греется… Шли в побывку Из Карпат Два армейца. Одному приснилось: Мать Стала гневаться, А другой шел Повидать Красну девицу. Под ракитой Небольшой, Под зеленою, Он ту девицу Нашел Застрелённую. А чумак Уху варит При конце реки. «Шли тут нынче, — Говорит,— Офицерики. Извели они, Видать, Девку гарную!..» И подался Тот солдат В Красну Армию. <1938> 26. ЗОДЧИЕ
Как побил государь Золотую орду под Казанью, Указал на подворье свое Приходить мастерам. И велел благодетель,— Гласит летописца сказанье,— В память оной победы Да выстроят каменный храм. И к нему привели Флорентинцев, И немцев, И прочих Иноземных мужей, Пивших чару вина в один дых. И пришли к нему двое Безвестных владимирских зодчих, Двое русских строителей, Русых, Босых, Молодых. Лился свет в слюдяное оконце. Дух тяжкий и спертый. Изразцовая печка. Божница. Угар и жара. И в посконных рубахах Перед Иоанном Четвертым, Крепко за руки взявшись, Стояли сии мастера. «Смерды! Можете ль церкву сложить Иноземных пригожей? Чтоб была благолепней Заморских церквей, говорю?» И, тряхнув волосами, Ответили зодчие: «Можем! Прикажи, государь!» И ударились в ноги царю. Государь приказал. И в субботу на вербной неделе, Покрестясь на восход, Ремешками схватив волоса, Государевы зодчие Фартуки наспех надели, На широких плечах Кирпичи понесли на леса. Мастера заплетали Узоры из каменных кружев, Выводили столбы И, работой своею горды, Купол золотом жгли, Скаты крыли лазурью снаружи И в свинцовые рамы Вставляли чешуйки слюды. И уже потянулись Стрельчатые башенки кверху. Переходы, Балкончики, Луковки да купола. И дивились ученые люди, Зане эта церковь Краше вилл италийских И пагод индийских была. Был диковинный храм Богомазами весь размалеван, В алтаре И при входах, И в царском притворе самом. Живописной артелью Монаха Андрея Рублева Изукрашен зело Византийским суровым письмом… А в ногах у постройки Торговая площадь жужжала, Торовато кричала купцам: «Покажи, чем живешь!» Ночью подлый народ До креста пропивался в кружалах, А утрами истошно вопил, Становясь на правеж. Тать, засеченный плетью, У плахи лежал бездыханно, Прямо в небо уставя Очесок седой бороды, И в московской неволе Томились татарские ханы, Посланцы Золотой, Переметчики Черной орды. А над всем этим срамом Та церковь была — Как невеста! И с рогожкой своей, С бирюзовым колечком во рту — Непотребная девка Стояла у Лобного места И, дивясь, Как на сказку, Глядела на ту красоту… А как храм освятили, То с посохом, В шапке монашьей, Обошел его царь — От подвалов и служб До креста. И, окинувши взором Его узорчатые башни, «Лепота!» — молвил царь. И ответили все: «Лепота!» И спросил благодетель: «А можете ль сделать пригожей, Благолепнее этого храма Другой, говорю?» И, тряхнув волосами, Ответили зодчие: «Можем! Прикажи, государь!» И ударились в ноги царю. И тогда государь Повелел ослепить этих зодчих, Чтоб в земле его Церковь Стояла одна такова, Чтобы в суздальских землях И в землях рязанских И прочих Не поставили лучшего храма, Чем храм Покрова! Соколиные очи Кололи им шилом железным, Дабы белого света Увидеть они не могли, Их клеймили клеймом, Их секли батогами, болезных, И кидали их, Темных, На стылое лоно земли. И в Обжорном ряду, Там, где заваль кабацкая пела, Где сивухой разило, Где было от пару темно, Где кричали дьяки «Государево слово и дело!» — Мастера Христа ради Просили на хлеб и вино. И стояла их церковь, Такая, Что словно приснилась, И звонила она, Будто их отпевала навзрыд, И запретную песню Про страшную царскую милость Пели в тайных местах По широкой Руси Гусляры. 1938 |
