111. АННА Эту женщину звали Анной. За плечом ее возникал Грохот музыки ресторанной, Гипнотический блеск зеркал. Повернется вполоборота, И казалось — звенит в ушах Свист японского коверкота И фокстрота собачий шаг. Эту женщину ни на волос Не смогла изменить война: Патефона растленный голос Всё звучал из ее окна. Всё по-прежнему был беспечен Нежный очерк румяных губ… Анна первой пришла на вечер В офицерский немецкий клуб, И за нею следил часами, Словно брал ее на прицел, Фат с нафабренными усами — Молодящийся офицер. Он курил, задыхаясь, трубку, Сыпал пепел на ордена… Ни в концлагерь, ни в душегубку Не хотела попасть она. И, совсем не грозя прикладом, Фат срывал поцелуи, груб, С перепачканных шоколадом, От ликера припухших губ. В светлых туфельках, немцем данных, Танцевавшая до утра, Знала ль ты, что пришла в Майданек В этих туфлях твоя сестра? Для чего же твой отдых сладкий Среди пудрой пропахшей мглы Омрачали глаза солдатки, Подметавшей в дому полы? Иль, попав в золотую клетку, Ты припомнить могла, что с ней Вместе кончила семилетку И дружила немало дней? Но послышалась канонада,— Автоматом вооружен, Ганс сказал, что уехать надо С эшелоном немецких жен. В этих сумерках серых, стылых Незаметно навел, жесток, Парабеллум тебе в затылок, В золотящийся завиток. Май 1944 112. «Какое просторное небо! Взгляни-ка…»
Какое просторное небо! Взгляни-ка: У дальнего леса дорога пылит, На тихом погосте растет земляника, И козы пасутся у каменных плит. Как сонно на этом урочище мертвых! Кукушка гадает кому-то вдали, Кресты покосились, и надписи стерты, Тяжелым полетом летают шмели. И если болят твои старые кости, Усталое бедное сердце болит, — Иди и усни на забытом погосте Средь этих простых покосившихся плит. Коль есть за тобою вина или промах Такой, о котором до смерти грустят,— Тебе всё простят эти ветви черемух, Всё эти высокие сосны простят. И будут другие безумцы на свете Метаться в тенетах любви и тоски, И станут плести загорелые дети Над гробом твоим из ромашек венки. Присядут у ног твоих юноша с милой, И ты сквозь заката малиновый дым Услышишь слова над своею могилой, Которые сам говорил — молодым. 9 июля 1944 113. ВРАГ Я поседел, я стал сутулей В густом пороховом дыму. Железный крест, пробитый пулей, Привез мальчишке моему. Как гунн, топтал поля Европы Хозяин этого креста. Он лез на русские окопы С губной гармоникой у рта. Он грудью рыжей и косматой С быком — и то поспорить мог, Он нес обоймы автомата За голенищами сапог. Он рвался пьяный в гущу драки, Глаза от злости закатив, И выводил в пылу атаки Баварский сладенький мотив. Он целый мир — никак не меньше — Видал у ног своих во сне, Он прятал снимки голых женщин В телячий ранец на спине. «Иван! — кричал он. — Как ни бейся, Я всё равно твой дом взорву!..» И он глядел сквозь стекла цейса На недалекую Москву. Остроконечной пулей русской Солдат, входящий нынче в Брест, Навылет возле планки узкой Пробил его железный крест. И вот теперь под Старой Руссой Его червяк могильный ест, И сунул мой мальчишка русый В карман его железный крест. Он там лежит рядком с рогаткой, С крючком для удочки — и мать Зовет игрушку эту гадкой И норовит ее сломать. А кости немца пожелтели, Их моет дождь, их сушит зной. Давно земля набилась в щели Его гармоники губной. Среди траншей, бомбежкой взрытых, Лежит в конверте голубом Порнографических открыток Врагом потерянный альбом. Лишь фляга с гущею кофейной Осталась миру от него, И автомат его трофейный Висит на шее у того, Кто для заносчивых соседей Хребет на барщине не гнет, С ножом выходит на медведя И белку в глаз дробинкой бьет! 20 июля 1944 |
