— Пропустите меня! — в отчаянии крикнул он. — Мне нужно к месту сбора своего цеха!
— Ничего не выйдет! Здесь проход запрещен! Подождите, может быть, немного погодя вас и пропустят!
Все уговоры и даже брань не возымели действия — пришлось смириться.
— В чем дело? Почему мы здесь вынуждены бездействовать, ожидая неизвестно чего, а где-то в другом месте, возможно, срочно требуется помощь?
Одни стражи порядка утверждали, что ходить здесь опасно, поскольку ближайший дом вот-вот рухнет, другие высказывали предположение, будто власти стремятся защитить скарб погорельцев от мародеров. Толком же никто ничего не знал.
— А есть ли она у нас вообще, эта власть?! — негодовали отчаявшиеся люди, которые искали козла отпущения, чтобы излить на кого-то свое раздражение. О да, власть была уже здесь, но справиться с гигантским пожаром ей оказалось не по силам. Вода, которую набирали из колодцев в кожаные ведра и плескали на огонь, только шипела — остановить пламя она не могла. Единственное, что предприняла власть, — выставила охранные посты, ибо подобное несчастье, к сожалению, явилось неожиданным подарком для местной черни. И еще одно, в чем власть видела свою неотложную задачу сразу после подавления пожара, — это наказание поджигателя. Кругом уже распространялись слухи о подлинном виновнике ужасного несчастья: называли единогласно опустившегося настоятеля монастыря Сан Пьетро Скараджо, который сперва совершил поджог в домах Абати у Ор-Сан-Микеле, а затем и во дворце Капонсакки у Старого рынка. Ветер, дувший к северу, погнал огонь еще дальше. Горе негодяю, если он будет схвачен! Смерть на костре — недостаточно суровое для него наказание, сперва его подвергнут таким пыткам, каких не применяли еще ни к одному смертному!
Но пока что рисовать в своем воображении ужасающе-изощренные картины наказания поджигателя было бессмысленно — сперва требовалось покончить с пожаром!
Правда, никаких признаков того, что пожар удастся быстро ликвидировать, не наблюдалось.
Жара становилась прямо-таки невыносимой. Тысячи искр кружились в огненном водовороте, а черный от копоти дым буквально ел глаза. С громоподобным грохотом обрушилось несколько стен.
Вся улица напоминала опустевший военный лагерь кочевников, захваченный врагами врасплох, с той разницей, что богатства флорентийцев выглядели иначе, нежели у кочевых народов. Роскошные одежды и драгоценные ковры лежат в дорожной грязи. Бочонки с маслом и с рыбой странно соседствуют с мраморными бюстами и дубовыми сундуками. Какая-то молодая девушка любовно поглаживает то единственное, что ей удалось спасти от огня — свой косметический наборчик с белилами и разными притираниями. Отчаявшиеся женщины стояли на коленях на голой земле и молили Божью Матерь и святого Флориана о помощи. Какая-то высохшая старуха, про которую все соседи говорили, что она занимается колдовством и чародейством, неожиданно приблизилась к охваченному огнем дому, выхватила несколько деревянных тарелок для хлеба и швырнула их, бормоча какие-то заклинания, в ненасытное пламя.
— Ну вот, теперь оно насытилось, теперь оно оставит этот дом в покое! — кричала старуха, и ее беззубый рот кривился в довольной ухмылке.
Но пламя продолжало бушевать, несмотря ни на какие уловки.
Подгоняемые страхом люди с лицами, испачканными пеплом и сажей, едва прикрыв наготу, с громкими криками спасались из горящих домов; их головы были окружены красным ореолом, словно у святых. Страшно ревели оставшиеся в хлевах коровы, спасти которых уже не было возможности — человеческие жизни дороже! Но сколько еще людей погибнет в этом аду?
Душераздирающий крик потряс воздух. От резкого удара о землю шкатулка с деньгами неожиданно самопроизвольно раскрылась, и золотые монеты с лилиями Флоренции на одной стороне и именем Иоанна Крестителя — на другой весело раскатились по всей улице. Однако их движение продолжалось недолго — жадные руки тут же начали собирать рассыпавшиеся гульдены, оттесняя в сторону бурно протестующего, уже успевшего сорвать голос владельца и то и дело устраивая шумные потасовки за обладание ценной добычей.
В этот момент внимание толпы зевак привлекло другое зрелище.
По твердым плитам мостовой бежала, прижимая к груди пищащего младенца, совершенно обнаженная молодая женщина. По обычаям того времени, она отправилась спать без одежды, закутавшись в одно одеяло. Разбуженная шумом пожара, она забыла обо всем на свете, кроме собственного ребенка. Теперь она в изнеможении присела на мешок с одеждой, лежавший рядом с опрокинувшимся столиком из черного дерева. Чьи-то заботливые руки протянули ей плащ, чтобы прикрыть наготу.
Бедный торговец дынями, сидя на корточках, весело хихикал. Обычно он завидовал богатым, которые могли позволить себе все, что было угодно их душе и их желудку. Сегодня же он смеялся над ними. Ему нечего было бояться за свой дворец и за свои шелковые одежды — с парой тряпья под мышкой он быстро укрылся от огня, — но его забавляло, что и другим теперь тоже несладко, что они носятся нагишом, словно Ева перед грехопадением!
— Презренный негодяй! — пробормотал сквозь зубы Арнольфо. Он напряженно прислушался. Ему послышалось, что из горящего дома доносятся крики о помощи!
Все пребывали в величайшем волнении. У окна на верхнем этаже они заметили женщину с ребенком. Неужели она собирается броситься вниз?! Тогда они оба погибнут!
Спасти их, однако, никто не мог, это было исключено, ибо в любую секунду перекрытие могло рухнуть!
И все-таки один смельчак нашелся — он ринулся навстречу собственной гибели! Лишь на мгновение Арнольфо замялся, подумав: «Невозможно!» Потом спросил себя: что бы он сделал, если бы там, наверху, находилась Лючия?!
Толпа затаила дыхание. Отчаянное предприятие вряд ли удастся! Жара, стоявшая последние дни, высушила стропила до предела, они только и ждут подбирающихся языков пламени, чтобы вспыхнуть!
Теперь и перед домом взметнулся в высоту столб огня. Там было сложено много кип блестящего шелка. Их намеревались спасти, но на все это блестящее великолепие попали случайные искры, и теперь оно вспыхнуло с треском и шипением, словно гигантская огненная рука, простертая вверх из самых недр ада!
— Осторожно!
— Вы видите?
— Иосиф и Мария!
Один-единственный крик разорвал тишину.
Озаренный спереди и сзади адским пламенем, Арнольфо Альберти выбрался из горящего дома. Прилагая почти нечеловеческие усилия, он нес на руках лишившуюся чувств женщину и захлебывающегося криком маленького ребенка.
В этот момент с глухим треском обрушилось пылающее перекрытие. Облако дыма и пыли скрыло от глаз свидетелей происходящего самое ужасное — гибель трех человеческих жизней в этом огненном аду!
Зрители невольно зажмурились, чтобы не видеть происходящего на их глазах!
Арнольфо почувствовал на лбу жгучую боль. В голове у него мелькнула словно молния одна-единственная страшная мысль: теперь письмо Данте больше не понадобится Лючии! Потом он потерял сознание.
Вокруг дымящихся обломков толпились убитые горем люди. Проклятие Святой Церкви повлекло за собой ужасные последствия: тысяча семьсот построек города — башни, дворцы и дома простых горожан — превратились в пепел. Некогда столь богатые семьи Герардини и Кавальканти оказались совершенно разоренными. А поскольку чернь во все времена с истинным наслаждением всаживает нож в спину неожиданно разорившегося, нет ничего удивительного в том, что оба обедневших рода, подвергшиеся проклятию со стороны своих сограждан, изгоняются из родного города, где рухнуло их счастье.
Но добрые люди радуются, что творятся и благородные дела. Они хвалят славного Арнольфо Альберти, который с риском для жизни спас от ужасной гибели в огне мать и ребенка.
БОЛЬШОЙ ЗАГОВОР
В лагере изгнанных белых царит необычная таинственность. Взяв с собеседника слово хранить строжайшую тайну, один рассказывает другому, что в самое ближайшее время произойдет большое событие: не пройдет и трех месяцев, как черные во Флоренции будут обезглавлены, повешены, сожжены на кострах и изгнаны, а нынешние эмигранты снова вернутся в родной город победителями. Такое предсказание тешило душу всякого, а если кто и сомневался, как это все будет, ему отвечали:
