Щеки Папы окрасились в пурпурно-красный цвет, но он остался неподвижным.

— Убирайтесь прочь! — приказал он.

— Ты должен подписать! — ревел Колонна.

— Убирайтесь прочь, говорю я!

По выражению лица Колонна было видно, что он готов ударить своего врага.

— Не прикидывайся, старый лис, теперь пришел черед расплачиваться за Палестрину! И за мое изгнание! Не напрасно же я торчал в тростнике, словно крот, с которым злые мальчишки забавляются, прежде чем вспороть ему брюхо! И черт меня побери, если я забыл, что был прикован на галерах! Ты виноват во всем, ты!..

В ярости Чьяра поднял копье, чтобы проткнуть своего давнего врага.

Но Ногаре удержал его и заметил со зловещей улыбкой:

— Оставь его, мы не позволим ему принять смерть мученика!

И, обратившись к Папе, сказал, усмехаясь:

— Видите, святой отец, в вашем собственном городе вы обязаны своей жизнью милости слуги короля Франции — слуги, отца которого ваша инквизиция сожгла на костре!

Окаменевшее изваяние на троне осталось неподвижным. Лучи солнца, проникающие сквозь пестрые оконные стекла, играли на папской короне, скользили по узорчатой мозаике пола.

Наконец тонкие губы Папы шевельнулись:

— Канцлер короля Франции! Ты родом из семейства еретиков, прояви сострадание! Нет такого смертного греха, которого ты бы уже не совершил, сделай мне доброе дело и помоги обрести венец мученика!

Усмешка пропала с узкого лица королевского советчика, и он резким голосом вскричал:

— О, вы сами прекрасно знаете, что уже стократно заслужили смерть, потому что навлекли на человечество сотни и тысячи смертей. Но умереть так быстро и безболезненно вам не удастся! Ваши духовники и сами прекрасно овладели искусством медленно мучить людей, подвергать их жестоким пыткам, пока они не испустят дух в нечеловеческих муках, в то время как вы с лицемерными лицами будете возносить хвалу Господу Богу! Мне достаточно вспомнить о своем несчастном отце. Вы, подручные апостольского престола, сожгли его, словно надоедливую моль, которую бросают в огонь!..

Вспышка страсти у обычно столь сдержанного государственного мужа произвела немалое впечатление на его грубых спутников. Но никто из них не осмелился свершить дело мести и поднять руку на Папу.

Бонифаций выкрикнул в приказном тоне:

— Где мои кардиналы?

Грубый смех наполнил святое место.

— Ваши кардиналы? — переспросил Ногаре. — Вам придется удовлетвориться одним-единственным. Несколько остальных бежали — через клоаку они добрались в безопасное место. В спешке один даже уронил в дерьмо свою красную шапочку с тридцатью кисточками. Ну а других мы сами поместили в надежное место. Успокойтесь, святой отец, ваш племянник, господин Марчезе, тоже находится под надежной охраной!

Слезы выступили на пылающих гневом глазах Папы. Верные ему люди втайне сжимали кулаки: почему Бог не пошлет молнию с небес, чтобы уничтожить этих гнусных злодеев!

— А теперь вперед! — взревел Колонна. — Под замок его!

И преданным жителям Ананьи пришлось в бессильной ярости наблюдать, как старика Папу проводили в тюрьму, посадив на жалкого осла лицом к хвосту.

— Что вы наделали?! — излил ярость Чьяра Колонна на своего союзника, канцлера Ногаре, когда они остались вдвоем. — Если бы вы не удержали меня, этот старик не мог бы нам больше причинить вреда!

Француз снисходительно улыбнулся:

— Отправлять нашего врага на тот свет подобным образом было бы величайшей политической ошибкой.

— Черт побери, опять вы с вашей политической казуистикой! А я бы с величайшим удовольствием пронзил мечом его тощее тело!

— Очень мило. А потом? Король Филипп в глазах всего христианского мира прослыл бы убийцей Папы, и поддержка, которую он до сих пор повсюду получал для борьбы с апостольским престолом, обернулась бы своей противоположностью. Нет, нет, мой дорогой! Мы не остановимся ни перед каким преступлением, если сочтем это необходимым для достижения наших государственных целей, но нам будет стыдно перед самими собой, если на политической шахматной доске мы хоть раз сделаем неверный ход!

Однако Колонна приберег, как ему казалось, козырную карту:

— На этот раз вы просчитались! Вы полагали, что Бонифаций позволит принудить себя подписать собственное отречение! А он вас надул! Теперь в глазах его тупого стада его авторитет вырос еще больше!

Канцлер с улыбкой покачал головой:

— Мне кажется, он не доставит нам теперь много хлопот! И даже если старик еще довольно крепкий — такого унижения ему не перенести!

— Для пущей надежности я бы лучше помог ему в этом, — заметил римлянин, — но теперь нам пора проследить, все ли в порядке. Наши славные парни, чего доброго, накачиваются превосходным папским вином, и как только горожане оправятся от страха, они поодиночке забьют их, как откормленных свиней!

Бонифацию казалось, что все случившееся с ним не более чем сон.

В капелле, в окружении по крайней мере нескольких верных сторонников, увенчанный знаками своего достоинства, он осознавал величие момента. О, почему ему не дано было умереть в тот возвышенный миг! Французский канцлер отверг от главы христианского мира копье убийцы — но только затем, чтобы покрыть его еще большим позором! Теперь, в жутком одиночестве застенка, Бонифаций ощутил весь ужас своего падения…

В памяти всплыли минувшие времена.

Тот час, когда его, Бенедетто Каэтано из Ананьи, удостоили кардинальской шляпой, — с того времени минуло уже пятьдесят два года!

Он вспомнил и другие часы, когда после устранения Целестина V, неспособного отшельника, добился высшей должности в христианском мире! Короли Венгрии и Сицилии держали поводья его лошади, когда новый Папа отправлялся в Латеран; они прислуживали ему за столом с коронами на головах.

А потом перед мысленным взором столь глубоко униженного сегодня Папы проплыли иные картины прошлого. Он видел темные очертания осажденной Палестрины — замка кардиналов Колонна. Еще не было ясно, кому улыбнется военное счастье, ибо выносливые, полные ненависти враги и не помышляли о капитуляции. И тогда Бонифаций спросил, как ему поступить бывшего гибеллинского военачальника Гвидо Монтрефельтро, который, помирившись с Римом, вступил в орден францисканцев, и тот дал Папе совет: «Много обещать и мало выполнять!» Совет оказался весьма полезным, и Бонифаций остался победителем! Что за беда, если мир говорил о хитрости и коварстве! Чтобы одержать победу в беспощадной земной борьбе, необходимо иной раз немножко помочь небесному Провидению!

Громкий шум вывел заключенного из задумчивости.

Это был надзиратель, который принес еду.

— Унеси эту миску прочь! — приказал Папа.

— Но не можете же вы голодать, ваше святейшество! — испуганно сказал тот.

— Лучше умирать от голода, чем позволить отравить себя!

Благочестивый ананьец перекрестился.

— Да Бог свидетель, святой отец! Как вы можете так думать!

— Успокойся, на тебя-то я как раз и не думаю. А ты пробовал еду?

— Сию минуту попробую, святой отец!

В это время из-за его спины донесся резкий голос:

— Что это ты там разглагольствуешь с заключенным? Убирайся прочь!

И Бонифаций вновь остался в одиночестве. Он узнал по грубому голосу Чьяру Колонна.

Миска с едой осталась нетронутой.

Спустя два дня заключенный услышал сквозь сон бряцание оружия. И удивленно раскрыл глаза, когда дверь отворилась и на пороге вместе с надзирателем и прочими людьми из Ананьи, сплошь вооруженными, возник молодой римский дворянин Риккардо Спини.

Торжествующим голосом он возвестил:

— Господь позволил свершиться благому делу, святой отец! Народ Ананьи, терзаемый раскаянием, взялся за оружие — мы доставим вас назад в Рим!

Это было трудное путешествие. Двухдневный отказ от пищи из-за боязни отравления сильно подорвал дряхлое тело Папы и наполнил его энергичный дух предчувствием смерти. Ликование римского народа его почти не тронуло.

Месяц спустя — одиннадцатого октября — наступило то, чего так опасались: Наместник Господа лежал на смертном одре.