— Вовсе нет, — отшутился эпикуреец, поднося к губам новый бокал с вином, — но дурачить себя никому не позволю. Для хорвата эта реликвия — небесный свет, дарующий счастье, а для Бонифация Восьмого — неплохая нажива. Он вообще мастер наполнять свою пустую казну и получать надежный кредит во всем мире.

— Дорогой Гвидо, — ответил Данте, укоризненно качая головой, — если и дальше здесь, в главной цитадели Бонифация, ты рискнешь продолжить подобные разговоры, ты можешь вскоре познакомиться с римскими тюрьмами. Погляди, даже влюбленная парочка, что расположилась неподалеку, временами внимательно прислушивается к нашему разговору…

— Кто знает, — сказал Кавальканти, — не заставят ли тогда заодно замолчать и тебя?! Спрашивается, что больше способно досадить Бонифацию — восхищение его деловой хваткой и некоторые сомнения по поводу курения ему фимиама, которые возникли, несмотря на предпринятое паломничество и почтительный поцелуй его туфли, как это сделал я, или то, что ты, будучи правоверным католиком, не хочешь согласиться с тем, чтобы Папа Бонифаций протянул свои жадные руки к Флоренции и включил всю Тоскану в состав своих владений?

Данте резким движением поставил на стол только что поднятый бокал, украшенный серебром. При мысли о планах римского епископа его лицо покраснело от гнева и возмущения.

— Ты прав, черт побери! Все смирение и набожность у Бонифация бесследно пропадают, как только богобоязненный и преданный Папе христианин начинает задумываться над тем, что у него есть и земная родина, которую он всем сердцем любит и хочет передать свободной, в целости и сохранности, своим детям — даже вопреки властолюбию Папы и его жажде приобретения новых земель!

В запальчивости Данте заговорил громко и резко, так что остальные посетители остерии стали на них оглядываться. Но тут внимание друзей отвлекло другое обстоятельство.

— Гляди-ка, двое флорентийцев, мессер Кавальканти и мессер Данте! Добрый вечер, господа!

Друзья-поэты поднялись из-за стола и приветствовали вновь пришедших. Один из них был молодой, второй — средних лет; чувствовалось, что оба искренне рады встретить в чужом городе земляков.

— Ну, мессер Виери, это просто счастливый случай, что вы оказались именно здесь! Тут как раз есть подходящее местечко для вас и для вашего сына. Присаживайтесь! Вино тоже недурное, мне сдается, что оно понадобится вам не только для того, чтобы развязались языки. Вы и так расскажете нам с Данте кучу разных новостей!

— Совершенно верно, мессер Гвидо! Вы и мессер Данте удивитесь, если я расскажу вам, что со мной сегодня приключилось. Но давайте говорить немного потише, никогда нельзя знать…

— Конечно, осторожность не помешает, хотя здесь каждый занят исключительно собственной персоной.

Собеседникам принесли еще вина, они выпили, и Виери Черки, предводитель флорентийских белых, начал рассказывать:

— Вы уже знаете, что Папа Бонифаций призвал меня к себе, чтобы побеседовать о раздорах в нашем отечестве?

— О, так вы сегодня очутились прямо в логове льва?

— Да, мессер Данте. Я захватил с собой в Латеран[36] сына, чтобы и он удостоился апостольского благословения, но кардинал не пропустил его. Он сказал, что его святейшество назначил аудиенцию мне и посторонние тут ни при чем.

— И что же потребовал от вас Папа?

— Он потребовал очень многого, милый Данте! Сначала он был весьма милостив и приветлив, а потом хитрый старый лис проговорился наконец, чего он хочет.

— И чего же? — Две пары глаз впились в морщинистое лицо рассказчика, спокойное и немного насмешливое.

— Заверив меня в своем полном ко мне расположении и пообещав всевозможные милости… — Виери Черки оглянулся на обитателей остерии, которые при желании могли подслушать его рассказ, и, понизив голос, продолжил: — …он попросил меня непременно помириться с Корсо Донати.

Темпераментный Данте не удержался и стукнул кулаком по столу, так что зазвенели бокалы.

— Будь осторожен! — напомнил ему Гвидо Кавальканти, и Виери Черки поддержал поэта:

— Нам нельзя привлекать к себе внимание!

— Вы правы, друзья, — согласился Данте, — но действительно трудно держать себя в руках при виде подобного лицемерия и ханжества! Помириться с Корсо Донати! Это означает не что иное, как то, что мы должны сдаться на милость Папы! Потому что этот… повелитель церковных владений абсолютно точно знает, что такой, как Корсо Донати, никогда не заключит честного мира со своими противниками!

Кавальканти перебил своего молодого друга:

— Разумеется, это был со стороны его святейшества всего лишь тактический ход, как в шахматной игре! Мессер Виери сейчас поделится с нами, какой ответный ход он сделал.

— Я ответил его святейшеству, что ни с кем не враждую. И если святой отец упоминал о некоем мире, который должен быть заключен, такие речи предполагают существование войны. «Я же, — заметил я, — ни с кем не враждую, поэтому мне не требуется делать никаких шагов для примирения с кем бы то ни было».

— Именно так, вы дали блестящий ответ! — похвалил рассказчика Гвидо Кавальканти.

Данте спросил:

— Он остался доволен вашим ответом?

Старик рассмеялся:

— Сначала он с изумлением посмотрел на меня, ибо явно не ожидал подобного ответа. Но потом вскипел от ярости, словно Везувий во время извержения. Мне незачем было приходить к нему с такой глупой болтовней, накричал он на меня, он знает положение дел во Флоренции лучше, чем нам, может быть, хотелось бы, а кто отказывается от его милости, еще придет в трепет от его немилости. Пока он гневался, я хранил полное спокойствие и невозмутимость. «Мне искренне жаль, — сказал наконец я, — если ваше святейшество так превратно поняли нас и наше чистосердечное мнение, но дать иного ответа, не поступившись при этом правдой, я не мог». Старик так взглянул на меня, словно собирался пронзить своим взглядом. «Я сломаю ваше упорство!» — выкрикнул он и сделал мне знак удалиться. Аудиенция была окончена. Разумеется, я не заставил просить себя дважды и поспешно ретировался.

Некоторое время слушатели молчали, потрясенные. Они прекрасно сознавали, что значит навлечь на себя немилость и гнев могущественного Папы. Теперь самый невинный случай мог спровоцировать лавину непредсказуемых последствий. Но могли Виери Черки ответить иначе?

— В этом поединке вы показали себя настоящим молодцом! — похвалил Виери Гвидо Кавальканти. — Будем спокойно смотреть вперед, что бы ни случилось! А теперь, я думаю, нам пора расходиться по домам.

— Я согласен с вами, — ответил Виери Черки. — Как только мы снова окажемся во Флоренции, посоветуемся с нашими друзьями и единомышленниками, чтобы решить, как поступать дальше.

Выпив напоследок, оба Черки сердечно распрощались со своими земляками, а друзья-поэты, одолеваемые какой-то неясной тревогой, которую они безуспешно старались прогнать, отправились на ночлег, благо он находился недалеко…

В последующие дни Данте целиком отдался исполнению своих религиозных обязанностей. Прилежно, с благоговением он посетил базилики апостолов Петра и Павла. Папа, которого он увидел во всем его великолепии, произвел на него большое впечатление. Подобно остальным христианам, он преклонял колени в ожидании апостольского благословения. Однако, несмотря на торжественность момента, его не покидала одна мысль: «Даже если бы ты, Бонифаций, был одним из величайших святых и мог бы даровать все милости Неба, вечные и бренные, я все равно не позволил бы тебе посягнуть на свободу Флоренции!»

В юную душу Лючии упало ядовитое семя недоверия. До сих пор для нее не было человека более уважаемого и благородного, чем родной отец. А теперь она, к своему ужасу, обнаружила, что почти все знакомые и даже кое-кто из родственников считают отца изменником. Не то чтобы они говорили это ему прямо в глаза — о нет! Но молчание окружающих, их туманные намеки, бросаемые ими взгляды и все их поведение открыли молодой девушке, как расценивают они поступок отца, и это открытие причиняло ее невинной душе невыразимые страдания.