Единственными, кто сохранял трезвость ума и сдержанность среди этого всеобщего ликования, были двое поэтов: Гвидо Кавальканти, тайный еретик, трубадур, страстный поклонник красоты, и благочестивый, но духовно независимый, уверенный в себе Данте Алигьери. Он воздавал гораздо больше благочестию души и характера по сравнению с благочестивостью церковных обрядов и не мог не видеть, кроме того, в святом отце, отпускавшем грехи своей пастве, одновременно и того, кто угрожал независимости его горячо любимой родины — Флоренции.

Когда паломники вступили в Рим, восторги людей стали постепенно стихать. Вновь прибывшие разбрелись по городу в поисках временного пристанища и пищи, дабы подкрепиться перед получением высочайшего благословения.

С благоговением, не лишенным, правда, изрядной доли любопытства, вступали паломники через высокий портал в собор Святого Петра. На многих жителей провинции, которым Рим представлялся невиданным чудом, огромный собор, о котором им столько уже приходилось слышать, производил впечатление некоего небесного храма. Они казались себе теми избранниками, кто удостоился чести принять участие в королевской трапезе, и понять их не составляло труда. Ведь этому впечатлению способствовало все: высокая колоннада, великолепные алтари, вызывающие сострадание изображения святых мучеников, торжественные звуки органа, множество церковных иерархов в роскошном облачении, но в первую очередь тот, кто с символическим хлыстом в руке восседал на троне, выслушивая покаянный лепет грешников. И каким счастьем загорались всякий раз глаза очередного паломника, когда он слышал обращенное к нему сакраментальное «Absolvo te», означавшее полное отпущение всех его грехов.

Покинув собор Святого Петра, поток паломников поворачивал назад. На мосту Святого Ангела Данте приятно удивили меры, принятые городскими властями Рима, чтобы не допустить излишней толчеи и давки среди встречных потоков паломников. С этой целью мост был поделен продольной стеной на две равные части. Те, кто направлялся к собору Святого Петра, видел впереди замок Святого Ангела, те же, кто возвращался из собора, направляясь в собор Святого Павла, могли любоваться видом холма Джордано.

Во второй половине дня Данте со своим другом посетили катакомбы святого Каллиста[33]. Ни один луч света не проникал в этот жуткий мертвый город, представлявший собой воплощенную в камне историю Церкви. Несмотря на духоту и спертый воздух, царившие там, Данте испытывал сильное волнение, словно присутствовал на торжественной мессе.

Чичероне, державший в левой руке тускло горевший смоляной факел, правой небрежно указывал на отдельные черные ниши в стенах, монотонным голосом перечисляя имена давно почивших пап и епископов, чей пепел обрел здесь свое последнее пристанище. Данте задумчиво кивал.

— Да, — заметил он вполголоса, — здесь покоятся те, кто действительно следовал словам святого Петра!

Кавальканти предостерегающе подтолкнул друга: он опасался, что такое восхваление благочестивости прежних пап может быть воспринято другими посетителями как намек на безбожие нынешнего и его приятелю придется плохо.

Дальше экскурсия двинулась по узким галереям подземного царства мертвых. Полукруглые ниши, устроенные в мягком камне в три, четыре и даже пять ярусов, хранили, словно драгоценные реликвии, останки тех мужчин и женщин, которые ценили веру выше, чем свою жалкую земную жизнь, которой многие из них лишились в зубах диких зверей.

Душу Данте переполняли одновременно и сострадание и гнев.

Почему заблудшим слабым людям, творениям единого любящего Творца, позволено мучить и убивать себе подобных только за то, что они исповедуют иную веру?! И почему единый всемогущий Бог позволяет таким ужасным образом уничтожать верующих в него детей только из-за их веры?!

Когда посетители катакомб вновь очутились наверху, на залитой солнцем земле, Данте поделился с другом мыслями, которые пробудил у него вид этих священных захоронений.

Кавальканти ответил ему со слегка насмешливой улыбкой:

— В одном ты прав, дорогой друг. Человек, обрекающий на мучительную смерть своего ближнего из-за иных религиозных убеждений, которые никому не причиняют вреда, — это самая мерзкая, самая отвратительная из тварей, обитающих в прекрасном саду, сотворенном Создателем. Но вправе ли Церковь претендовать на роль судьи? В те времена, когда она страдала, подвергаясь гонениям, она отличалась великой терпимостью. Мало-помалу она сама научилась властвовать и добиваться своих целей, невзирая на людскую кровь. Ведь ей удалось превратить народы в безвольное, послушное стадо, когда она провозглашала крестовые походы! «Так хочет Бог! — нашептывали христианам. — Бог хочет, чтобы мы вновь овладели святыми местами, он будет с нами!» Христиане принесли в жертву Риму свои деньги, свое здоровье, свою жизнь, наконец. На Западе немного найдется семей, которые не пострадали бы от крестовых походов. Так хотел этого Бог? Нет, он этого не хотел, иначе не допустил бы, чтобы святые места, завоеванные таким потом и кровью, опять оказались утраченными!

Данте жестом остановил его:

— Прекрати, Гвидо, твоя проницательность погубит тебя. А что, если к неудаче привели совсем иные причины? Кто собирается взяться за Божье дело, должен приступить к нему с чистыми руками. Но не все, принявшие крещение, взялись за это дело с чистыми руками!

— И папы не всегда могли похвастаться чистыми руками, — рассмеялся Гвидо Кавальканти. — А между тем крестовые походы пошли им на пользу, как никому другому. Могущество их вновь возросло, а кто осмелится высказать свои собственные взгляды по поводу Рима, рискует принять смерть от руки палача как еретик — точно так же, как сотни лет назад погибли те, кто спит сегодня в катакомбах. С той только разницей, что тем, кто стал жертвой святой инквизиции, впоследствии не будет оказано столько уважения, сколько выпало на долю их далеких предшественников. Впрочем, не пора ли прекратить наши философские разговоры, а если и продолжать их, то по крайней мере в каком-нибудь укромном кабачке. После этой духоты в катакомбах меня мучит жажда.

Вскоре они отыскали подходящую остерию на свежем воздухе, укрывшуюся под большим тентом. Небольшие кусты олеандра делили ее на части, образуя уютные уголки, в которых влюбленные парочки забывали обо всем на свете. Не успел дородный старик хозяин принести первый большой кувшин, украшенный красными цифрами, как оба поэта принялись наслаждаться добрым вином из Кампаньи, мысленно возвращаясь к впечатлениям, полученным от пребывания в Вечном городе. С моря дул освежающий бриз. Из соседнего сада долетал аромат цветов. Опустился прохладный вечер, избавивший людей от тягостной жары минувшего дня, словно от ставшей обременительной облегающей одежды.

— Здесь я чувствую себя лучше, чем в соборе Святого Петра, — начал Гвидо Кавальканти, — и прелесть этого замечательного вина становится мне понятной прежде, чем тайны чудотворных изображений святых во всей Италии.

— Тебя не переделаешь, приверженец Эпикура[34], ты все подвергаешь сомнению! — упрекнул его Данте.

— Разумеется. Веру в Бога я, правда, не отвергаю — она представляется мне достаточно разумной. Но в остальном я придерживаюсь того же мнения, что и досточтимый маэстро Эпикур: пока мы здесь, смерти здесь нет, но если здесь смерть, нас здесь больше нет! И когда я вижу, как масса людей принимает тонко задуманные уловки и изощренные фокусы священников за чистую монету, мне становится просто жаль человечество!

— Не могу согласиться с тобой, Гвидо! — возразил ему молодой друг со всей серьезностью. — Для меня, как и для всех убежденных христиан, вера в Бога — надежный маяк, который светит нам всегда. Сегодня я видел, как счастлив был бедный хорват, когда ему и остальным верующим показали в соборе Святого Петра покрывало святой Вероники[35]. Он никак не мог насмотреться и все повторял и повторял вслух: «О истинный Господь, Иисус Христос, так вот как Ты выглядел!» Сегодняшний день внес неизбывное счастье в его жалкую жизнь. Неужели ты собираешься лишить его этого счастья или хотя бы просто отравить ему эту радость?