Эти события, отнюдь не украшавшие семейство синьора Равенны, Данте со всем талантом великого поэта увековечил в своей «Комедии». Он описал, как в аду, стеная и жалуясь, череда грешников оказывается влекомой ужасным вихрем. Вергилий поясняет, что эти кающиеся души некогда были охвачены плотской любовью: Семирамида, Клеопатра, Елена, Ахилл, Парис и Тристан и более тысячи их собратьев по несчастью. Двое из этих душ тесно связаны друг с другом, ветер влечет их слабым дуновением. Данте, полный сострадания, восклицает:

— Остановитесь, измученные души, и поведайте свою историю!

Тени прерывают свое движение, и одна из них — Франческа — рассказывает:

— Именно любовь распалила мое сердце к другу и вызвала ответное чувство. Любовь соединила нас, пока земля не пропиталась нашей кровью, любовь и теперь, в аду, удерживает нас вместе на веки вечные.

Потрясенный поэт спрашивает, как и из-за чего влюбленные познали свое сокровенное желание. И Франческа грустно отвечает:

— Нет большего несчастья, нежели вспоминать о минувшем счастье в этом жалком состоянии! Однажды, чтобы скоротать время, мы читали историю Ланселота, рыцаря, который, как мы узнали, сорвал поцелуй с уст своей любимой. Мой друг, весь дрожа, поцеловал меня. В тот день мы дальше не читали.

Слова Франчески так подействовали на Данте, что он упал, словно мертвый.

Гвидо да Полента нахмурился. Конечно, Данте не назвал имени убитого прелюбодея, но многие совершенно точно знают, кто имеется в виду, потому что со времени этого случая не прошло и двадцати лет! Однако можно ли упрекать поэта, который сумел так живо изобразить счастье и страдания людей?!

Слуга принес Данте приглашение явиться к синьору города. Поэту стало немного не по себе. Если властителю Равенны не понравится, что кровавая страница семейной истории окажется раскрытой перед всем миром, тогда прощай гостеприимство, и изгнаннику придется искать себе новое пристанище!

Властитель принял поэта торжественно и серьезно.

— Вы никогда не задумывались над тем, милый Данте, что многие места в вашем творении способны вызвать гнев и возмущение?

Данте спокойно ответил:

— Я отдавал себе отчет, синьор, что мои поэтические творения не каждому придутся по вкусу. Вы можете убедиться в этом, прочтя семнадцатую песнь моего «Рая». Там я обращаюсь к своему предку с сомнением, все ли я могу говорить о том, что видел в царстве духов. Ибо, хотя я хочу считаться другом правды, я не хотел бы, потеряв одну родину, из-за своей песни лишиться второй.

— А какой ответ дал вам ваш предок?

— Он призвал меня спокойно поведать о том, что я видел. А если у кого зудит, тот пусть и чешется!

Синьор Гвидо рассмеялся:

— Это совет, вполне соответствующий храброму духу Данте Алигьери! Я думаю, время будет все больше подтверждать вашу правоту. Вы предостерегали Карла Валуа — вашим согражданам придется понять, что ваши предостережения оправдались! На многое сегодня приходится смотреть иными глазами, чем десять или двадцать лет назад. Папа Бонифаций под угрозой величайшего церковного наказания запретил расчленять трупы, чтобы использовать их для обучения студентов. Прошло не так много времени — и один профессор в Болонье препарировал два женских трупа, обогатив тем самым анатомическую науку и включив результаты в университетские учебники. Такой прогресс меня радует. Я радуюсь и вашему великому искусству, которое помогло появиться на свет такому произведению, как «Комедия».

— А вы не обиделись, — спросил Данте, — что я… что мое перо обрисовало вашу родственницу в столь резких тонах?

Гвидо Новелло удивленно поднял глаза.

— А как вы могли обрисовать ее иначе? Кто изображает пожар, не несет никакой ответственности за то, что другие приходят от нарисованного в ужас! Вы с понятной любовью вторглись в глубину человеческой души. Вот вам моя рука, дорогой Данте. Вы обессмертили Паоло и Франческу.

С большой неохотой Данте взялся за поручение, которым решил прославить его Гвидо Новелло. Между моряками Венеции и Равенны произошел конфликт: при этом погибло два венецианских моряка, и их могущественный родной город выразил возмущение по отношению к властям Равенны. Чтобы примириться с сильной республикой на Адриатике и засвидетельствовать ей свою преданность, Гвидо решил послать специального уполномоченного и выбрал для этой роли Данте Алигьери. Поэт не решился отказать синьору Гвидо, покровительством которого пользовался. Он выполнил свою миссию наилучшим образом, и хотя венецианцы разыгрывали из себя обиженных, Равенне уже ничего не грозило. Но для самого уполномоченного эта миссия стала роковой. Данте возвращался проселочной дорогой и в заболоченной местности между Помпозой и Комаччио заболел лихорадкой, с которой его истощенный организм не справился. Он сумел добраться до Равенны, но уже безошибочно чувствовал, что дни его сочтены. Он не испытывал сожаления по этому поводу. Земная жизнь сыграла с ним настолько злую шутку, что ему не хотелось цепляться за нее.

Все существо поэта было пронизано мягкостью и кротостью, вся суровость и ожесточение, которые когда-то затрудняли жене и друзьям существование со столь добрым, по сути дела, человеком, теперь исчезли.

С большой озабоченностью Гвидо да Полента следил за здоровьем своего верного друга: он поручил своему лейб-медику сделать все возможное, чтобы великий флорентиец еще долго радовал своих друзей и весь мир своим существованием.

Но вскоре — в день Воздвижения Креста, 14 сентября 1321 года, — пришел час, которого все со страхом ожидали.

У постели больного собрались оба сына и дочь Беатриче, чтобы в последний раз проститься со своим отцом.

Данте задумчиво рассматривал монашеское одеяние любимой младшей дочери, которая заручилась согласием отца уйти в монастырь.

— Я всегда считал, — мягко сказал он, — что Богу лучше служить в лоне семьи и в мире, чем в монастыре. Но поскольку ты, любимое мое дитя, так настойчиво просила меня, то иди к тем, кто вдали от мира не утруждает ног, но крепок духом.

— Я буду просить Бога, — покорно ответила Беатриче, — чтобы он дал мне силы преданно служить ему.

— А вы, мои сыновья, связаны со своим отцом прочнее, нежели это обыкновенно случается в мире, потому что и вас проклятие родного города отправило на чужбину. За это мы должны были бы желать, чтобы его настигла Божья кара — и тем не менее мы любим его всем сердцем, как только люди любили когда-нибудь свою родину. Когда я целыми годами трудился над своей священной песней, отделывая ее днем и ночью, мои мысли часто возвращались в родную Флоренцию, которая оттолкнула меня от себя, грозя огнем и мечом. Во мне просыпалось жгучее желание возвратиться на родину, чтобы в своем прекрасном баптистерии прочитать собравшейся общине песнь моей жизни — произведение, к которому приложили руку небо и земля, — и быть увенчанным за то лаврами поэта! Прощай, прекрасная мечта!

— Утешься, отец, — воскликнул Пьетро, — следующие поколения исправят ошибку ваших современников!

Отблеск тихого счастья пробежал по осунувшемуся лицу больного. Немного погодя он сказал:

— Я надеялся на земного императора, верил, что он принесет мир моему отечеству, уставшему от ненависти и вражды. Мои мечты рухнули, моя надежда на счастливое возвращение на мою земную родину не оправдалась. Одно только поддерживало меня в эти последние трудные годы — вера в Небесного владыку, который предоставит мне, бедному изгнаннику, надежное убежище в царстве вечной справедливости.

Данте огляделся вокруг, словно пробудившись ото сна:

— Молитесь за меня, дети мои!

— Отец, отец! — всхлипнули сыновья, а Беатриче, бледная, с блестящими по-неземному глазами, взглянула на смертельно больного отца и начала молиться бескровными губами:

— Святая Мария, Матерь Божия, молись за нас! Святая Мария, благословенная, проси за нас, чтобы наш любимый отец обрел силы в свой смертный час!