Старуха вдова, в скромном домишке которой в Лукке жил Данте Алигьери, с важностью поглядывая на своего постояльца, живо рассказывала ему, часто подтверждая собственные слова кивком головы:

— Да, мессер Данте, это было ужасное время, когда в прошлом году наш прекрасный город завоевал Угуччоне делла Фаджиола. Я не хочу ничего сказать против него, в самом деле, нет, он большой господин и очень знаменит. Поэтому город Пиза и сделал его своим правителем, после того как какой-то монах отправил на тот свет императора Генриха. Но одной Пизы Угуччоне показалось мало, ему захотелось прибрать к рукам и нашу Лукку! А уж что творили здесь его солдаты, нам, бедным людям, и вспомнить страшно. Но, правда, грабежи продолжались восемь дней, и только потом все успокоилось: каждого солдата, который продолжал мародерствовать, строго наказывали. Угуччоне — сторонник спокойствия и порядка, этого у него не отнимешь.

Данте прервал поток слов старухи:

— А вы знаете и сыновей сера Угуччоне?

— Ну как же, мессер Данте! Правда, только то, что мне, бедной женщине, довелось услышать от других, которые больше меня видятся с важными господами. Так вот, Франческо, наш подеста, говорят, довольно буйный парень, не прочь поволочиться за девушками. Но я не имею ничего против, мессер Данте! Ведь Франческо еще молодой человек, не успел перебеситься! Остальные сыновья тоже, говорят, все в отца, такие же грубые и отчаянные! Ведь Угуччоне — точь-в-точь как великан Голиаф, люди говорят, такой не побоится вытащить и черта из ада. Боже мой, да это же просто крамольные речи. Разве вы не знаете этого гиганта — предводителя гвельфов?

— Пока что только понаслышке. Но вот вчера, когда я оказался на площади перед собором, ко мне неожиданно подошел Франческо и сказал, что его отец уже давно хочет со мной увидеться и побеседовать, и сегодня после полудня я должен пожаловать во дворец.

От страха хозяйка квартиры всплеснула руками:

— Святая Мария, Матерь Божия! И это вы говорите мне только сейчас! А мне и невдомек, какой важный господин поселился в моем доме! Ах, несчастная я женщина!

— Не болтайте глупостей, донна Катерина! Отчего это вы вдруг несчастная женщина?

— Вы же знаете, что я имею в виду, мессер Данте! Ведь перед этим… Но послушайте, все, что я говорила против благородного синьора Угуччоне и его высокородных сыновей, я беру назад! Не правда ли, дорогой мессер Данте?

— Но зачем же? Вы же говорили про них только хорошее.

— Не правда ли? Так оно и есть. Вы мой свидетель, мессер Данте, что я только хвалила этих славных господ. О Боже, ну когда же и нашему брату, простым людям, так повезет, чтобы и нас заметили такие важные персоны! Но в этом платье вы не можете появиться во Дворце правительства, мессер Данте! У вас нет чего-нибудь получше?

— К сожалению, нет, — грустно улыбнулся Данте, — придется серу Угуччоне довольствоваться этим моим нарядом.

Повелитель Пизы и Лукки и предводитель гибеллинов очень тепло разговаривал с флорентийским изгнанником. Угуччоне поведал ему, что германский король Людвиг Баварский подтвердил за ним и обоими его сыновьями право на владение несколькими замками в долине Арно и заранее отдал им в лен всю землю, которую они отвоюют у врагов. Потом он спросил, надеется ли Данте опять оказаться на родине.

— Теперь, после преждевременной кончины императора Генриха, вся надежда на вас, мессер Угуччоне. Вы высоко держали императорское знамя, и Господь явно благоволит к вам.

— Да, — согласился Угуччоне с гордостью человека, знающего себе цену, — над колыбелью мне не пели, что в свое время в моей власти будут тысячи людей.

Данте с легким укором ответил:

— Важнее, чтобы вы могли делать добро этим тысячам людей, чтобы вам достало силы и власти править в мире и справедливости. И тот, кто был так отмечен Богом, тому счастье не изменит до самого конца, хотя бы он и отличался истинным смирением.

Лицо знаменитого полководца могучего телосложения выражало гораздо больше вызывающее высокомерие, нежели скромность и смирение.

— Я подмял под себя эту богиню судьбы, Фортуну. Теперь она вынуждена покоряться моей воле!

Данте серьезно возразил:

— Вы знаете, сударь, что наши языческие предки верили в богов. Для нас, христиан, которые почитают только одного Бога, те боги и богини — бессильные существа, рожденные фантазией язычников из страха и надежд. Но мы должны их рассматривать как подобия и символы. И ни одна фигура из того учения о богах не представляется мне несущей столько правды, как Фортуна, крылатая указательница доброй и злой судьбы. Она с улыбкой вращает свое колесо. Люди, которые еще вчера были подняты ею на вершину счастья, сегодня утром оказываются во тьме поражения. Еще вчера короли, послезавтра — бедняки!

— Погодите, Данте! — со смехом воскликнул Угуччоне. — Вы стали для меня мрачной Сивиллой! У других бы мороз пошел по коже, если бы они услышали ваши речи, однако я смеюсь над этим.

Гость из Флоренции остался серьезным.

— Я не обижаюсь на вашу шутку, синьор. Может быть, необходимо, чтобы вы высмеяли мои мысли, синьор, поскольку иначе вам недостанет силы действовать! Я не хотел бы желать, чтобы моя горькая судьба когда-нибудь постигла вас, судьба бедного изгнанника, который мечтает вернуться на родину и не может найти дорогу домой.

— Что вам вздумалось, Данте Алигьери? Вы не стояли во главе государства, у вас не было возможности, находясь на важном государственном посту, одолеть судьбу. Пусть будет, что будет — я не боюсь будущего! А теперь давайте отбросим в сторону все мрачные мысли — моя жена приглашает вас к столу. Вы — мой гость, дорогой Данте!

Угуччоне готовился к войне против главного врага гибеллинов — против старой столицы гвельфов Флоренции. С ней самым тесным образом сотрудничала Пистойя, с тех пор как в 1305 году голод заставил ее стать на сторону флорентийских черных. Угуччоне вторгся в область, принадлежавшую пистойцам, и отобрал у флорентийцев много крепостей, которые или разрушил или наводнил своими людьми из Пизы. Наконец он вступил в пределы самой Флоренции и предпринял осаду горной крепости Монтекатини в устье реки Ниеволе. В этой крепости флорентийцы оставили свой гарнизон для того, чтобы обезопасить дорогу, ведущую к родному городу.

Когда известие о начале осады достигло тосканской столицы, ее охватил страх и смятение. Этому жестокому Угуччоне были по плечу любые дьявольские козни. Посланцы загоняли лошадей, лишь бы передать союзникам красочное описание надвигающейся опасности: «Спешите нам на помощь, ибо мы находимся в крайне бедственном положении и малейшее промедление грозит величайшей опасностью».

Не прошло и четырех недель, как флорентийцы собрали военную силу, которая значительно превысила численность войска Угуччоне. Принц Филипп, брат короля Роберта Неаполитанского, выехал шестого августа 1315 года из ворот Флоренции, благословляемый испуганным населением.

— Будьте спокойны, — утешали стариков и женщин вооруженные ремесленники и наемники, — уж мы справимся с ними, все будет хорошо!

Когда Угуччоне делла Фаджиола увидел, насколько многочисленны его враги, которые намерены прогнать его и освободить крепость, в глубине души ему стало страшно. Но он не подал и виду, демонстрируя полнейшую уверенность в победе.

Оба войска расположились друг против друга — на противоположных берегах реки Ниеволе. Каждый всадник с копьем, каждый пеший воин знал, что вся Италия напряженно следит за исходом борьбы: кто победит, гвельфы или гибеллины, Флоренция или Пиза?

Флорентийцы и их союзники с ликованием убедились, что Угуччоне готовится отступить, однако ему перерезали путь: он попался словно мышь, которая уже чувствует у себя за спиной кошачьи зубы.

Сражение началось двадцать девятого августа. С обеих сторон раздавались сигналы труб, словно вопросы и ответы. Из рядов противников вырвались навстречу друг другу всадники, презирающие смерть. Лучи жаркого августовского солнца отражались в шлемах и на остриях копий.