Данте сделал протестующий жест:
— Папа, ваше преосвященство, властитель в духовной сфере, и он столь же мало должен стремиться стать мирским владыкой, как не стремился к этому сам Христос, сказавший: «Царствие мое не от мира сего!»
— Замолчи, я запрещаю тебе продолжать! Твои слова — ересь чистой воды! Ты — католик!
— И гражданин республики Флоренция! — бесстрашно закончил Данте. — Как католик я опираюсь на Евангелие, которое донесло до нас в неприкосновенности слова Христа о царстве, которое не от мира сего. А как флорентийский гражданин я буду продолжать бороться за то, чтобы наше государство сохранило свою свободу и не унизилось до того, чтобы сделаться частью папских владений!
— А ты учел, что, высказывая подобные взгляды, рискуешь жизнью?
Данте был поражен услышанным. Он смотрел на своего церковного главу в полном недоумении. Ему казалось, что он ослышался.
— С каких это пор существуют законы, карающие смертью за осознание своих прав и любовь к свободе?
— Таких законов нет. По крайней мере, писаных. Но в природе и человеческом обществе действуют неписаные законы, и горько раскаивается тот, кто в непонятном озлоблении стремится восстать против высшей, более сильной власти!
— Против власти несправедливости!
— Называй ее, как хочешь! Она подавляет ослушника и — побеждает. Ты учен и тебе не составит труда вспомнить достаточное количество исторических примеров, подтверждающих правоту моих слов. А сейчас я спрашиваю тебя еще раз: ты и впредь собираешься упорствовать в своих заблуждениях?
— Я исполняю свой долг как могу, — твердо, с гордостью ответил Данте. — И я служу правде как честный человек. Правда — это не какая-нибудь продажная девка, с которой можно торговаться. Ей нужно отдаться целиком и полностью — или вообще не иметь с ней дела. Вот вам мой ответ, ваше преосвященство.
Церковный иерарх поднялся.
— Жаль, что ты не хочешь дать мне более вразумительный ответ!
— Не о желании речь — я просто не могу ответить иначе. Прощаясь, епископ протянул Данте руку для поцелуя и, когда тот ушел, пробормотал:
— Жаль этого упрямца!
У ГЛАВЫ ЧЕРНЫХ
Старый Корсо Донати неприязненно глядел на собственного сына.
— Никак не могу успокоиться, что ты сорвал мне такой прекрасный план! Я уже давно собирался отправить этого выскочку Кавальканти, этого вожака гибеллинов, на тот свет, да все никак не подворачивалось подходящего случая. Тебе на днях представилась такая возможность, а ты ее упустил…
Симоне оправдывался. Голос у него был грубый, неприятный:
— Я не виноват, отец! Этот проклятый Альберти успел оттолкнуть его, и моя стрела пролетела мимо. Подумаешь, беда какая! В следующий раз уже наверняка не промахнусь!
Старик немного успокоился. Сын, слава Богу, унаследовал от него и задиристость, и мстительность.
— Смотри, будь осторожен, чтобы тебя не схватили!
— Ну и что? Кто посмеет в чем-нибудь меня обвинить? Не так-то просто подступиться к сыну всемогущего Корсо Донати!
Похвала, невольно сорвавшаяся с уст сына, польстила властному старику.
— Гвидо Кавальканти мне так же ненавистен, как и его дружок Данте!
Симоне расхохотался:
— Эти двое — философы и рифмоплеты, отец. Ни к чему другому они не пригодны!
— И этот Алигьери навязался нам в родню! Какой позор! Джемму можно было бы выдать и за другого!
На лестнице послышались грузные шаги…
— Они уже пришли, наши гости! Ты позаботился о вине, Симоне?
— Все готово, отец!
Симоне открыл двери.
— Добрый вечер, господа! Прошу вас!
— Добрый вечер, мессер Корсо! Здравствуй, Симоне!
Это все были серьезные, уверенные в себе люди (подчас, правда, склочные, неуживчивые) — все эти Пацци, Строцци и Адимари. Все они принадлежали к партии черных гвельфов и возлагали на своего предводителя Корсо Донати большие надежды.
— Вы приняли меры, чтобы нас не подслушали? — спросил седовласый Андеа Пацци.
— Не волнуйтесь, в стенах моего дома предателей нет, — успокоил его Корсо Донати, — а если бы и сыскался один — заберись он хоть на край света, моя месть настигнет его и там!
В этом никто не усомнился. Старого Корсо Донати все прекрасно знали. Он был гордостью собственного семейства и своих друзей и наводил ужас на врагов.
Гости продолжали прибывать. Коротко поздоровавшись со всеми присутствующими, они рассаживались за длинным дубовым столом. Молодой парень по имени Пьетро Бордини, исполнявший при Корсо обязанности оруженосца, а порой и — говоря современным языком — адъютанта, поставил перед гостями вино и сладости. Других слуг, во избежание огласки, попросту удалили.
— Ну вот, теперь все в сборе, — начал хозяин дома, — и можно открывать наше совещание. Все вы знаете, друзья, о чем пойдет речь. Вам хорошо известно, что пять лет назад нас, цвет флорентийского дворянства, из-за предательства одного человека — тоже, кстати, из знатной семьи — лишили власти. Будь он проклят и на этом свете, и на том, этот негодяй, этот Джанно делла Белла[27]!
При упоминании ненавистного имени присутствующие заметно помрачнели, а кое-кто даже скрипнул зубами от сдерживаемой ярости.
— По уговору с народной партией этот предатель нашего дела ввел так называемые «Установления справедливости»[28], которые отстраняют нас, дворян, от участия в коллегии приоров, осуществляющих власть, допуская в нее только тех, кто благодаря торговле или иному ремеслу оказался в составе соответствующих цехов. Какая уж тут справедливость, если нобиль[29], слишком приблизившийся к пополану[30], наказывается вдвое большим штрафом, чем пополан, провинившийся в том же самом?! А если на дворянина налагают штраф, его разрешается взыскивать не только с самого наказанного, но и с его самых близких друзей — так предписывает этот самый диковинный «закон о справедливости»! И наконец, чтобы осудить дворянина, вполне достаточно слуха о его проступке и двух свидетелей…
— Зачем вы все это нам рассказываете, мессер Корсо? Мы и сами прекрасно это знаем!
— А затем, что я хочу поддержать в вас дух мести! Вы не должны забывать, как понимаем эту самую справедливость мы, испокон веков имевшие власть, воспитанные для власти и способные осуществлять ее. Власть должна принадлежать нам и впредь, чтобы никакая чернь не смела вмешиваться в дела управления — вот как мы понимаем справедливость!
— Правильно! — послышались отдельные голоса. — Но пока что каждый башмачник, каждый чесальщик шерсти мнит себя настоящим государственным деятелем и тонким дипломатом!
Старый Корсо не удержался от презрительного жеста.
— Пусть себе болтают, наше время еще придет! Разве эти сапожники и портные что-нибудь смыслят в управлении государством? Нет, это им не по зубам! Какая глупость — менять приоров каждые два месяца, а срок исполнения подестой своих обязанностей сократить до полугода! Но им, этим вечным детям, все время подавай что-нибудь новенькое, они ревностно относятся ко всякой твердой власти. Им не приходит в голову, что тем самым они сами себе роют могилу!
— Все это замечательно, мессер Корсо, — воскликнул один из Строцци, толстяк с добродушным лицом, — но разговорами делу не поможешь! Нам не остается ничего другого, как делать хорошую мину при плохой игре!
Недовольное ворчание присутствующих перекрыл голос Корсо:
— Хорошую мину при плохой игре? Мы могли бы так сказать, не будь мы теми, кто мы есть. Тогда бы мы действительно сидели сложа руки, сетуя на свое несчастье и мечтая о лучших временах для своих внуков. Но это недостойно настоящих, уважающих себя мужчин. В таком случае нам было бы стыдно перед собственными потомками. Нет, мы противопоставим нападкам на нас наше мужество, силе — нашу хитрость, но побежденными мы никогда себя не признаем!
