— Разве ты не знаешь, что в лагере находится посланник кардинала Никколо да Прато и ведет переговоры с нашими предводителями? Кроме того, Басчира недавно хвастался, что, если бы мог говорить, весь лагерь белых разразился бы криками ликования.

Подобные известия усиливали уверенность сомневающихся тем больше, что им не терпелось как можно быстрее оказаться вновь на родине.

И в самом деле, одновременно с предводителем белых в Пистойе, Тосолати дельи Уберти, в качестве посланца кардинала да Прато в лагере объявился молодой, но вполне способный капеллан, чтобы уведомить собравшихся предводителей о планах своего господина.

— Высокочтимый господин кардинал, — сказал он, — чрезвычайно возмущен упрямством флорентийцев. Хотя проклятие, которое он наложил на Флоренцию перед своим отъездом, немедленно претворилось в жизнь в виде ужасного пожара, эти упрямые флорентийцы не пожелали усмотреть в этом перст Божий. Поэтому господин кардинал не видит иного способа, как принять новые меры для приведения непослушных сыновей к покорству.

Предводители белых изгнанников дружно кивали. Они были целиком и полностью согласны со взглядами и намерениями господина кардинала.

Духовный посланник с важной миной на лице продолжил свою речь, изложив план военной кампании князя церкви:

— Господин кардинал отправился в Перуджу, чтобы заручиться у Папы одобрением собственных планов. Ведь вам известно, что в настоящее время святой отец Бенедикт Одиннадцатый находится в Перудже. Желанное одобрение уже получено. Двенадцать предводителей флорентийских черных, в том числе Корсо Донати и Россо делла Тоза, приглашены его святейшеством к папскому двору, так что Флоренция будет лишена всех военачальников, которые могли бы ее защитить. Этим моментом и нужно воспользоваться для того, чтобы атаковать город объединенными силами и захватить его врасплох. Но об этом с вами будет говорить сам мессер Тосолати.

Руководитель Пистойи взял слово. Это был человек высокого роста с энергичными чертами лица, в глазах которого светилась гордость, говорившая о знатности происхождения.

— Да, друзья, план, разработанный господином кардиналом, настолько блестящ, что сделал бы честь любому полководцу. Как только город лишится своих признанных военных лидеров, мы все, белые и гибеллины из Тосканы и Романьи и я со своими пистойцами, приходим в движение. Встречаемся мы двадцать первого июля, в день Марии Магдалины, поблизости от Флоренции, в Ластре. К нам присоединится граф Фацио из Пизы со своими четырьмя сотнями всадников. Если не случится чего-то непредвиденного, план будет осуществлен.

Слова обоих высоких персон, сделавших столь важное сообщение, были встречены с большим воодушевлением. Тут же было решено хранить все сказанное в строжайшей тайне и позаботиться о пунктуальном исполнении всех приказов.

Флоренцию вскоре ожидали мрачные времена.

На протяжении нескольких дней Камбио да Сесто и его жене не давали покоя какие-то тяжкие думы. Хотя со времени грандиозного пожара, случившегося во Флоренции, Лючия чувствовала себя подавленной и какой-то безучастной, в конце концов и ей бросилась в глаза странность поведения родителей. Но она убеждала себя, что отец, вероятно, понес в результате свалившегося несчастья коммерческие убытки, поскольку многие из его должников лишились своих состояний и поэтому оказались не в силах с ним расплатиться. Однако, по мнению молодой девушки, потери семьи были не столь велики, чтобы серьезно ухудшить их материальное положение.

Как-то Лючии понадобилось зайти в одну из комнат, и она очень удивилась, услышав оттуда непривычно строгий голос матери:

— Не входи, Лючия!

Девушка тут же прикрыла только что открытую дверь, но этих считанных мгновений ей оказалось вполне достаточно, чтобы увидеть картину, явно не предназначенную для ее глаз. Можно ли было в такое поверить или увиденное объяснялось каким-то недоразумением? Но нет, последнее было исключено! Лючия видела это собственными глазами — ее мать, эта красивая, статная, благовоспитанная женщина, была в объятиях какого-то монаха!

Девушка чувствовала себя совершенно сбитой с толку. То, что она невольно увидела, ошеломило ее. Во Флоренции, правда, ей не раз приходилось слышать о том, что некоторые женщины обманывают своих мужей, но таких прелюбодеек все презирали, и Лючия скорее бы поверила в наступление конца света, чем в то, что такая уважаемая, достойная женщина, какой считалась ее родная мать, способна сидеть в объятиях постороннего мужчины, да к тому же еще в рясе святого Франциска! Неудивительно, что Лючии запретили входить!

И как только небеса не обрушились на землю при виде такого святотатства?!

Лючия неверной походкой направилась в свою комнату, как вдруг услышала у себя за спиной шаги. Она удивленно обернулась и… увидела свою мать!

Свою мать, нарушившую святые узы брака!

Не произнося ни слова, супруга сера Камбио испытующе вгляделась в невинные глаза дочери, в которых отражались печаль и потрясение, и тихо сказала:

— Я знаю, что ты подумала, Лючия! Пойдем со мной!

Донна Джудитта вернулась в злополучную комнату, Лючия — за ней. Монах в коричневой рясе все еще находился там. Лючия украдкой взглянула на него, затем, повинуясь какому-то внутреннему побуждению, вгляделась как следует в его лицо и… громко рассмеялась!

— Как, это были вы, отец?!

Купец ответил с напускной обидой:

— Конечно же я, а моя дочурка уже Бог знает что подумала, и о ком? О своей собственной матери!

Лючия покраснела и стала оправдываться:

— Вы не должны обижаться на меня, матушка, но откуда же мне было знать…

— И в самом деле, — улыбнулся отец, — монахом ты меня еще никогда не видела, а поскольку сейчас не до карнавалов, мне придется тебе объяснить, почему я все-таки решил переодеться. Времена сейчас нелегкие, дитя мое. Впереди у нас трудные дни. Наш подеста, сер Корсо Донати и еще десятеро других руководителей нашего города призваны к папскому двору письмом, наверняка подложным. Это чудовищное предательство, о котором нам стало известно, к сожалению слишком поздно, от наших соглядатаев. Изгнанные белые с отрядом свыше двух тысяч человек стоят у ворот нашего города, который не готов к обороне. Они ждут только подхода подкрепления из Пистойи, которое, по всей вероятности, прибудет сегодня. Объединившись, они нападут на Флоренцию, а что будет дальше, не мне тебе объяснять… Я, твой отец, которого они однажды уже отправили в изгнание, попаду в число первых, кому уготована смерть. Поэтому мне приходится бежать и на первых порах укрыться в монастыре Санта Кроче, пока не подвернется случай тайно покинуть город. Сейчас я уйду из дома через черный ход. Прощай, Лючия! Поддерживай мать, и Пресвятая Дева поможет всем нам вновь свидеться!

— Отец, милый отец, вы не умрете!

Рыдая, девушка бросилась на шею человеку в монашеской рясе.

Но мать остановила ее, напомнив, что отцу нужно уходить — терять больше времени нельзя!

Предводители нападающих собрались на совет в лагере под Ластрой. Все они были полны уверенности в успехе предстоящей операции. В их распоряжении были значительные силы: девять тысяч пеших воинов и тысяча шестьсот всадников! Самый молодой из военачальников, Басчира Тозинги из Флоренции, отличался и наибольшей воинственностью. Он придерживался той точки зрения, что необходимо немедленно войти во Флоренцию, пока предводители черных не возвратились с папского двора.

— Я со своими кавалеристами нахожусь здесь уже два дня и едва сдерживаю их наступательный дух. К тому же вы все были свидетелями того, как наши друзья в городе приходили к нам в лагерь в последнюю ночь и призывали нас как можно быстрее вступить во Флоренцию, и тогда они тут же присоединятся к нам, чтобы делать общее дело.

Товарищи молодого командира выражали опасения, что подобного рода обещаниям не стоит особенно верить. Впрочем, было решено встретиться в Ластре лишь в нынешний праздник Марии Магдалины; если мессер Басчира прибыл со своими людьми двумя днями раньше, то это его дело; теперь надо дождаться подхода пистойцев и пизанцев и только затем перейти в наступление объединенными силами, иначе вся операция может провалиться.