Сам же Данте был далек от подобных мыслей. Он находился в расцвете физических и духовных сил, прекрасно сознавал свои незаурядные способности в качестве компетентного и деятельного гражданина отечества и поэтому чувствовал себя вполне на месте как законно избранный — пусть даже на короткое время — политик, вершащий со своими коллегами судьбу республики. Он твердо решил исполнять свой долг, ни на йоту не отступая от справедливости, думая исключительно о благе страны.

Вступление в должность новых приоров в зале заседаний роскошного Дворца правительства с его мощными бойницами и грозными высокими башнями было обставлено весьма торжественно. Подеста произнес пламенную речь, посвященную задачам, стоящим перед очередными членами правительства, а во дворе дворца, украшенном великолепной колоннадой, маршировали гарольды с серебряными трубами в руках, на которых красовался герб Флоренции, изображающий лилии.

После официального открытия началась повседневная, будничная работа.

Секретарь синьории с какой-то неопределенной угодливой улыбкой на лице отвешивал поклоны шести новым приорам, нотариусу и гонфалоньеру справедливости. «Пусть они и мои начальники, — рассуждал он, — но что они смогут сделать без меня — ведь я веду дела уже не один год. Они приходят и уходят, а я остаюсь!»

Данте разгадал мысли, которые таились в голове секретаря под маской раболепной приветливости. И про себя подумал, что его враг Корсо Донати не так уж не прав, называя глупостью практику смены правительства через каждые два месяца. Правда, единственным достойным властителем Флоренции Корсо Донати видит только себя! Энергии на этот счет ему не занимать, но он не обладает необходимым бескорыстием, попирает справедливость и не питает подлинной любви к отечеству.

Секретарь разложил перед господами приорами текущие дела.

От прежнего состава правительства остались многие незавершенные вопросы, которые требовали немедленного проведения в жизнь. Еще в апреле, например, был вынесен приговор трем государственным преступникам: Камбио да Сесто, Симоне Герарди и Ноффо Квинтавалле, которые с помощью Папы пытались насильственно изменить конституцию Флоренции. Этот приговор вступал в законную силу только после подписания его приорами.

Новые избранники промолчали, но все они подумали об одном и том же. Почему их предшественники оставили столь важное дело незавершенным? Потому что дело оказалось рискованное и взяться за его решение никто не отважился. Каждый из них опасался портить отношения с могущественным Папой, который решительно вставал на защиту своих подопечных.

Первым из приоров, перед которым секретарь положил эти документы, оказался Данте Алигьери, потому что тот, являясь членом Малого и Большого Советов, стал так называемым «мудрым мужем», который, как старший по должности в нынешнем составе приората, должен был решать первым, а потому в первую очередь ему надлежало и подписывать бумаги; ему же принадлежало первое слово во время совещаний. Данте пробежал глазами документы, содержание которых было ему, разумеется, известно, ибо кто же во Флоренции не знал об этом сенсационном разоблачении плана государственной измены! Наказанием за попытку такого рода предательства было выбрано изгнание. Конечно, тяжелая кара! Еще со времен далеких предков, которым нередко приходилось, подчиняясь капризам истории, вкушать горький хлеб изгнания, каждый отдавал себе отчет в том, что покинуть Флоренцию — все равно что покинуть свет! Но в данном случае изгнание было совершенно справедливым наказанием, и поэтому Данте, немного поразмыслив, твердой рукой начертал под документом свое имя. Вслед за ним свои подписи поставили и остальные приоры…

Во второй половине дня один из служителей дворца сообщил Данте, что с ним хочет говорить какая-то дама, которая явилась в сопровождении молодой девушки, очевидно дочери. Назвать свое имя посетительница отказалась. Немного удивившись, Данте велел передать, что сейчас спустится в приемную. Там он увидел немолодую даму, закутанную в вуаль, и прелестную стройную девушку с большими испуганными глазами.

— Вы желали говорить со мной, уважаемая донна?

— Да, мессер Данте! Как мне сказали, вы теперь первый среди приоров и пользуетесь наибольшей влиятельностью.

— Не большей, чем остальные приоры!

— Ну, ну, мессер Данте, я-то знаю! Может быть, права голоса у вас и не больше, чем у ваших коллег, но вы более проницательный и волевой человек. Поэтому я и пришла просить вас помочь мне… помочь нам, чтобы моего мужа, отца этого невинного ребенка, не отрывали от семьи.

— А как имя вашего супруга, досточтимая донна?

— Камбио да Сесто.

Наступило тягостное молчание. Потом Лючия сложила свои нежные руки словно для молитвы, посмотрела приору прямо в глаза своим по-детски беспомощным взглядом и попросила тихим, дрожащим голосом:

— Будьте так добры, мессер Данте, не отсылайте моего дорогого отца в изгнание!

У Данте комок встал в горле. Он слыл решительным, неумолимым борцом — и так оно и было, когда он имел дело с мужчинами, которых все боялись, которые, чувствуя свою силу и безнаказанность, перешагивали через других, идя к своей цели. Но там, где люди — и прежде всего женщины — нуждались в защите, оказавшись не в состоянии справиться с тяжелым положением, в которое попали волею судеб, там душа Данте, в действительности нежная и легкоранимая, проникалась бесконечным состраданием, и в тех случаях, когда он имел возможность помочь, он всегда приходил на помощь. Но мог ли кто-нибудь вообще помочь в этом случае?

— Милое дитя… высокочтимая донна, я прекрасно понимаю ваше состояние. Вы невиновны в том, что сделал или, по крайней мере, собирался совершить ваш отец. Но вы не должны забывать, что этот приговор вынесен не нами…

— Я знаю это, мессер Данте. Уже десять недель прошло с тех пор, как он был вынесен, однако те, кто его вынес, не решились подписать и исполнить его. Это еще раз доказывает, что они не были уверены в своей правоте!

— О нет, донна Джудитта, — возразил Данте, и мягкость в его голосе уступила место твердости, — приговор не был приведен в исполнение вовсе не оттого, что относительно задуманного предательства существовали какие-либо сомнения, а потому, что руку правосудия остановили политические соображения. Если выражаться яснее, прежние приоры испугались Папы. Сегодня это уже позади… и приговор подписан!

Гордая женщина вздрогнула:

— Но в таком случае все это напрасно!

Лючия тихо заплакала.

— Мне очень жаль вас, — сказал Данте, и теперь в его речи снова слышались доброта и сострадание, — мне очень жаль, что я не могу дать вам утешительного ответа. Но одно я могу обещать твердо: я буду прилагать все усилия, чтобы изгнанникам как можно скорее разрешили вернуться домой. Государство обязано заботиться о том, чтобы попранное достоинство права опять было восстановлено в первоначальном виде и чтобы больше никому не повадно было повторять подобное преступление, ибо первое осталось безнаказанным.

— Все, что вы здесь сказали, выше моего понимания, — возразила посетительница, — ведь мой муж желал только добра. С помощью Папы он стремился восстановить мир в нашем городе. Но таких людей преследуют, в то время как убийцы могут безнаказанно разгуливать по Флоренции, особенно если они ходят в добрых друзьях у господ из правительства.

— Уж не станете ли вы утверждать, что подобный упрек касается и меня?

— Вот именно, мессер Данте!

Пожав плечами, приор ответил:

— В таком случае говорите яснее.

— Это я и собираюсь сделать. На пути сюда мы, моя дочь и я, были свидетелями, как некто среди бела дня прямо на улице метнул копье в Корсо Донати, намереваясь убить его.

— И кто же, по-вашему, это был?

— Не кто иной, как ваш друг… Гвидо Кавальканти.

Данте изумленно уставился на обвинительницу, глаза которой горели ненавистью и жаждой мести, потом не выдержал и насмешливо рассмеялся:

— Это кажется совершенно неправдоподобным. Прямо на улице никто не нападет на Корсо Донати с копьем в руках!