Он посмотрел себе под ноги — на неровные плиты тротуара. Ну конечно! Плиты были совсем мокрые. Сюда никогда не проникал луч солнца, а свежий воздух проникал с большим трудом, поэтому сырость после дождя удерживалась долго. Наверное, они никогда и не высыхали, эти камйи, даже в самую жаркую летнюю пору…

До арки оставалось два шага. Но и отсюда он видел, что в стене дома по другую сторону арки действительно был выступ, как он и описал в романе. Хотя он и был здесь пять или шесть лет тому назад, все оказалось таким, как он изобразил, память его не подвела. Писатель был удовлетворен и нисколько не удивился: он знал, что обладает памятью, которая помимо его воли впитывает все мелочи, даже самые незначительные.

Писатель поднял глаза и обвел взглядом арку: она замшела от времени, меж ее потрескавшихся, неровных камней пробивались стебли травы…

Писатель сделал два шага.

Из мрака под аркой выступил человек и, выйдя на середину переулка, преградил ему путь. Силуэт человека неясно выделялся в тусклом и каком-то унылом свете уличного фонаря. («Интересно…» — отметил про себя писатель.) Человек что-то держал в руке — оружие.

— Молчать! — приказал неизвестный.

Тесня, человек загнал его в угол, куда не проникал свет фонаря. Он прижался к стене спиной, глаза его расшири — лись, взгляд стал напряженным. («Невероятно!» — подумал писатель.)

— Бумажник, часы… — прошипел грабитель.

Он невольно схватился за внутренний карман. Несмотря на темноту, грабитель зорко следил за каждым его движением, и когда он попытался ухватить револьвер («Не может же все повториться в точности», — с надеждой подумал писатель), слегка отступив, оттолкнул его руку. Однако он, подчиняясь инстинкту самосохранения, снова попытался схватить направленное на него оружие. Может быть, он надеялся, что грабитель не посмеет воспользоваться револьвером, не решится выстрелить? Ведь всего в пятидесяти метрах отсюда находится большая улица, там могли оказаться люди… Но грабитель тоже подумал об этом и, ловко подбросив револьвер, схватил его за дуло. А потом размахнулся и ударил его изо всех сил рукояткой в висок. («Нет, этого не может быть! Наверное, я сплю и мне снится, будто я все еще пишу заключительную главу…») Он глухо вскрикнул («Ну, теперь-то я обязательно проснусь!»), и крик его поглотили каменные стены. Грабитель ударил его еще раз, опять в висок.

Колени у него подогнулись, и он, теряя сознание, упал на землю. Голова его тяжело ударилась о выступ стены, тело скатилось на мокрую мостовую и осталось лежать неподвижно. Убийца наклонился над ним, быстро схватил бумажник, часы. (С булавкой для галстука писатель ошибся.) З^атем>выпрямившись, толкнул лежавшего ногой — тот не шевельнулся.

Убийца с презрением плюнул на тело жертвы и бесшумно исчез в конце переулка, словно растворился во мраке ночи.

Перед ним в очереди стояло еще человек двадцать или тридцать. Это немного, потому что служащий, сидевший по ту сторону окошка, работал быстро. Время от времени разыгрывался небольшой инцидент, когда какая-нибудь женщина позволяла себе высказывания, которые, по мнению чиновника, были неуместны. В таких случаях последний несколько возвышал голос — известно ведь, что человек, сидящий за окошком учреждения, чувствует себя облеченным властью и склонен поэтому покрикивать.

Он был доволен. Он достиг — или по крайней мере думал, что достиг — конца своего крестного пути. Он держал в руках шестьдесят три документа: свидетельства, официальные бланки, заверенные нотариусом заявления. На сей раз их хватит. Выписка из свидетельства о рождении с надлежащими справками, каждая — на отдельном бланке. (Бумаги на свете хоть отбавляй, и надо же ее куда-то девать!) Итак: свидетельства о рождении, младенчестве, отрочестве, юности, зрелом возрасте, старости. С основным свидетельством это составит семь. Два свидетельства о рождении каждого из его родителей и соответственно два свидетельства о смерти. И свидетельство об их бракосочетании — всего пять. С семью предыдущими это составит двенадцать. Далее следовали свидетельства о его родне: жене, двоих сыновьях, брате, двух сестрах, двух зятьях и семерых племянниках. Это уже будет двадцать семь. Послужной список, свидетельства о благонадежности религиозной, нравственной, гражданской, семейной и военный билет. Всего шесть, и с предыдущими это уже составит тридцать три. Два свидетельства об имущественном положении — его и жены; две выписки из актов о бракосочетании — церковном и грая «данском; свидетельство о том, что в настоящее время он состоит в браке, — еще пять. Всего — тридцать восемь. Свидетельство о…

Но тут подошла его очередь, он уже стоял перед самым окошком. Служащий ограничился единственным вопросом:

— Район?

— Восьмой, — ответил он.

— Окно девяносто седьмое, — отрезал человек за окошком.

В обширном помещении было много окошек, однако нужного девяносто седьмого ему обнаружить не удалось: последний номер был двадцать шестой. Он направился к выходным дверям и там обратился к служащему в галунах, восседавшему за засаленным столом.

— Четвертый этаж, — сообщил служащий, даже не удостоив его взглядом.

Лифт в этом учреждении был, но не действовал. Придется пройти пешком все четыре этажа, поскольку сведения он получил на самом нижнем, на цокольном. Верхний этаж оказался в точности похожим на нижний — должно быть, все они были одинаковы и отличались только номерами на окошках.

Перед окошком номер девяносто семь не оказалось ни души. Он мысленно поздравил себя с этой маленькой удачей. Однако не оказалось ни души и по другую сторону окошка, хотя оно и было открыто. Он немного подоя «дал, а затем, потеряв терпение, решил тихонько постучать по матовому стеклу стенки. Тогда какой-то человек, сидевший спиной к окошку и смотревший в большое окно, выходившее наружу, обернулся, поднялся и, попыхивая сигаретой, подошел к окошку.

Не произнеся ни слова, служащий взял протянутые ему документы, с профессиональной быстротой просмотрел этот ворох бумажку за бумажкой, на что при всем его опыте потребовалось около получаса. Потом все так же молча возвратил ему бумаги.

— Чего-нибудь недостает? — спросил он, встревоженный.

— Да, — ответил служащий. — Бланк Х-2, окно двадцать четыре; бланк Э-0, окно тридцать один; бланк С-1–и, окно сорок восемь.

— Но… — пробормотал он еле слышно. — А что это за бланки?

— Потрудитесь прочесть инструкцию, — ответил чиновник и повернулся к нему спиной.

Руководствуясь элементарной логикой, он предположил, что если первые двадцать шесть окошек находятся на цокольном этаже, а окошко девяносто седьмое — на четвертом, то окошки тридцать первое и сорок восьмое должны быть или на втором или на третьем этажах. Он проверил это и увидел, что не ошибся: окошко сорок восьмое оказалось на третьем Этаже. Но оно было закрыто. Он постучал в стекло. Ему пришлось постучать еще и еще раз, прежде чем окошко открылось.

— Что вам угодно? — грубо спросил какой-то очень мрачного вида субъект.

— Мне нужен бланк С-1–и.

— Вы не читали объявления?

— Какого объявления?

Чиновник захлопнул окно. Только теперь он заметил, что рядом с окошком висело крошечное объявление с расписанием часов приема: от двенадцати до часу. Э^т0 привело его в полное недоумение. Он никак не мог понять, почему у одних окошек одни часы работы, у других — другие, когда все они расположены в одном и том же здании, составляют часть одного и того же учреждения.

Было без четверти двенадцать, и он решил использовать имевшуюся в его распоряжении четверть часа, чтобы сходить к окошкам номер тридцать один и номер двадцать четыре. Первое из них тоже оказалось закрытым и, как гласило объявление, было открыто с половины первого до половины второго. Тогда он спустился на цокольный этаж, где ему посча стливилось застать окошко двадцать четыре открытым. Поспел он в самый раз, потому что окошко это закрывалось в двенадцать.