В Дешевых Домах состоялась ассамблея, или консилиум. Дядюшка Серральто лежал в тележке один, пока братья и сестры спорили. Каждый хотел доказать свою правоту. И доброту. Каждый сделал для отца больше, чем остальные. Вспомнили старые обиды и набросились друг на друга с упреками и оскорблениями. Стали собираться соседи. Дождь усилился. Решили вытащить дядюшку Серральто из тележки, чтобы он не промок. «Только не ко мне», — заявила сестра из Дешевых Домов. Один из соседей не вытерпел: «Тогда давайте ко мне, нельзя же так». — «Вот и идите к себе, — сказала сестра из Дешевых Домов, — говорить-то вы мастер, а своего сына выгнали на улицу». — «Мой сын был прощелыга, поэтому я его и выгнал», — ответил сосед. Поругались и с соседом. Дождь продолжал лить — невозмутимо, упорно. А дядюшке Серральто все было нипочем — дождь, крики, попадет он к дочери или нет. Когда подошли к тележке, чтобы на время отнести его в квартиру, дядюшка Серральто был мертв. Он умер, лежа лицом к звездам, но в тог вечер звезд не было. Он умер — не от сердечного приступа, хотя тоже не мучился. Однако сердце у него было — сморщенное, малюсенькое, как кончик булавки. Он умер… Как бездомный пес — да, да! А дочери принялись безутешно рыдать, вопить, истерически всхлипывать. Сыновья держались спокойно, с достоинством.

Потом стали оспаривать друг у друга честь похоронить отца, ибо каждый заранее — песетой больше, песетой меньше, какая разница — присмотрел для отца место на кладбище Окасо или на Мальоркине. Купили громадный венок с лентой, на которой было написано: «От любящих детей». И устроили очень хорошие похороны, чтобы не было стыдно перед людьми.

Как-то раз, — а дело было к вечеру — Вешалка продырявил коловоротом стенку, которая отделяла его комнату от патио, поглядел в эту дырочку и, к своему величайшему удовольствию, словно попав в чудесную сказку «Тысячи и одной ночи», улицезрел несколько обнаженных одалисок, несколько резвых обнаженных одалисок. Но давайте по порядку.

Густо населенный квартал Дешевых Домов в районе Эдуардо Ауноса, что звучит гораздо лучше, состоит из двадцати одной улицы. И если их расположение изобразить на рисунке, получится очень похоже на решетку. Вроде дворца Эскорйал, только поменьше. Ведь и тот сделан в форме решетки, на которой жарили святого Лоренсо.

Раньше улицы были нумерованные. Первая улица, Вторая, Третья, Четвертая — вплоть до Двадцать Первой. Было в этих номерах что-то от тюрьмы или от Нью — Йорка. Теперь улицам дали названия. Каталанские, язык на них сломаешь, особенно они трудны для ленивых мурсийских языков жителей квартала. Сейчас улицы называются так: Ульдекона, Пинатель, Сискер, Понтильс, Роджальс, Трагура, Арнёс, Аско, Мотрильс, Риудомс и т. и. А мурсийцы произносят: Урдекона, Пинатей, Сиркё, Понтйс, Рочаль, Трагира, Арне, Аско (с ударением на а!), Могриль, Рудон и т. д. А некоторые цыганки еще больше портят дело. Улицу Трагура они зовут Трасхира: «Трасхира, мородец, Трасхира». — «Что придумар этот прохтак?» Улицу Ульдекона они зовут Урдеконья, «чехтное хлово», — и т. д.

Квартал со своими дверями и окнами — такими симметричными, такими одинаковыми — похож на сыр «грюйер» с множеством дырочек или на любой другой сыр, в котором крошечные мышки выели себе гнезда.

Теперь, когда весь Юг переселился в Каталонию, квартал утратил свою симметрию. Теперь по его краям громоздятся бараки и какие-то нелепые лачуги, так что квартал как бы растолстел. Но от этого вид у него стал не здоровый, а болезненный. Толстяк с язвами, струпьями, болячками и свищами. Бараки сами размножались и плодились как грибы, но Это не были прекрасные грибы из волшебных сказок, скорее, клейкие, белесые, ядовитые поганки, растущие в дуплах и отнимающие у деревьев соки и здоровье.

На этих симметрично расположенных улицах соседи Знают друг друга, может, быть, слишком близко и живут довольно дружно. Всего шаг отделяет дверь одного дома от двери другого. Сегодня женщины шьют и болтают в подъезде одного дома, завтра — в подъезде другого. Они одалживают друг другу — бывает, правда, не очень охотно — посуду, кухонную утварь; немножко соли, щепотку перца. Радио включают на полную мощность, чтобы можно было слышать с улицы, пока они сидят на солнышке или в тени, как когда. Женщины ищут друг у друга вшей, а мужчины курят, передавая друг другу сигареты, бережно и неторопливо. В общем, здесь царит дух товарищества и равенства, что-то вроде коммунизма, когда все принадлежит всём, и что-то вроде вавилонского столпотворения: время от времени возникают разногласия, которые мужчины разрешают криком и тумаками, женщины, поссорившись, тоже кричат и вцепляются друг другу в волосы, иногда — для разнообразия — мужчины хватаются за ножи.

Во дворе своего дома Вешалка установил душ. Казалось бы, чего проще: присоединил резиновый шланг — попробуй узнай, откуда он его достал — к крану в кухне, к другому концу шланга прикрепил консервную банку с дырками наподобие лейки, а получилось великолепно. Так рассказывала всем, кто хотел ее слушать, его тумба — жена, которая несколько дней подряд мылась и принимала душ — может быть, слишком часто по сравнению с прежними временами, когда она вовсе не мылась. Потом ей надоело и она уже не мылась, но по — прежнему рассказывала всем о душе, да и Вешалка не переставая хвастался своим изобретением.

В конце концов кое-кто из соседок поддался искушению и тоже решил попробовать помыться под душем. Жена Вешалки, женщина не жадная, даже щедрая — такая же щедрая, как и толстая, то есть слишком, — пригласила их. Соседки пришли.

Это были: Хосефа, мать Энрике; Кандида, незамужняя бабенка; Бука — сестра Буки, потому ее так и прозвали, и еще несколько замужних и незамужних женщин, молоденьких, с пышными грудями и толстыми задами, на которые смотреть было радостно или страшно — кому как покажется.

Жена Вешалки не мылась. Она предпочитала сидеть с другими соседками в тени, сплетничать, обмахиваться газетой. Вешалка из своей комнаты, где он делал вешалки, слышал, как льется вода, как женщины прыгают и кричат, как они шлепают друг друга по ягодицам, а когда он прикладывал ухо к тонкой перегородке, слышал такое, от чего у него темнело в глазах и дух захватывало.

— Смотри, увидит тебя муженек такой чистенькой…

— И на части развалится.

— Как бы с ним не случилось того, что с моим; пока он возился, богу душу отдал.

— Осторожней, здесь девушки!

— Девушки? Да им побольше нашего перепадает!

— Чего это нам перепадает?

— Еще спрашивают! Того самого…

Такие диалоги, становившиеся все более откровенными, Вешалка слушал каждый день и наконец однажды не долго думая схватил коловорот и — трр — трр — трр — просверлил дырку, приложил к ней глаз и увидел — как в чудесной сказке «Тысячи и одной ночи», мы уже говорили — одалисок, если не слишком изящных и стройных, так по крайней мере

5 Современная испанская новелла

129

резвых и шумных, которые плескались под душем’, не скрывая своих прелестей, и весьма смело острили.

Однако, на беду, самая младшая дочь Вешалки вошла в Это время в комнату и сразу же выбежала на улицу.

— Мама, посмотри, там папа…

Жена Вешалки неохотно подняла со скамейки свою огромную тушу и вошла в дом. Увидев мужа, который был так поглощен своим занятием, что даже не услышал ее шагов, она без лишних колебаний схватила вешалку и дала ему как следует по голове. И лишь потом стала кричать на мужа, требуя объяснений. Вешалка был сконфужен, напуган, весь съежился.

— Сама виновата, ты же пригласила их мыться.

— Вот как! Ну и негодяй!

Она снова набросилась на Вешалку.

Услышав шум драки, прибежали одалиски, полуодетые, с мокрыми волосами, и помогли подруге.

— Прощелыга!

— Если мой муж узнает, он тебя убьет!

Его вытащили на улицу и стали всем скопом дергать за волосы, трясти. Вешалка вырывался, хотел отбиться, но тщетно.