1926 НАШЕ НОВОГОДИЕ «Новый год!» Для других это просто: о стакан стаканом бряк! А для нас новогодие — подступ к празднованию Октября. Мы лета исчисляем снова — не христовый считаем род. Мы не знаем «двадцать седьмого», мы десятый приветствуем год. Наших дней значенью и смыслу подвести итоги пора. Серых дней обыденные числа, на десятый стройтесь парад! Скоро всем нам счет предъявят: дни свои ерундой не мельча, кто и как в обыденной яви воплотил слова Ильича? Что в селе? Навоз и скрипучий воз? Свод небесный коркою вычерствел? Есть ли там уже миллионы звезд, расцветающие в электричестве? Не купая в прошедшем взора, не питаясь зрелищем древним, кто и нынче послал ревизоров по советским Марьям Андревнам? Нам коммуна не словом крепка и люба (сдашь без хлеба, как ни крепися!). У крестьян уже готовы хлеба всем, кто переписью переписан? Дайте крепкий стих годочков этак на сто, чтоб не таял стих, как дым клубимый, чтоб стихом таким звенеть и хвастать перед временем, перед республикой, перед любимой. Пусть гремят барабаны поступи от земли к голубому своду. Занимайте дни эти — подступы к нашему десятому году! Парад из края в край растянем. Все, в любой работе и чине, рабочие и драмщики, стихачи и крестьяне, готовьтесь к десятой годовщине! Все, что красит и радует, все — и слова, и восторг, и погоду — все к десятому припасем, к наступающему году. 1926
СТАБИЛИЗАЦИЯ БЫТА После боев и голодных пыток отрос на животике солидный жирок. Жирок заливает щелочки быта и застывает, тих и широк. Люблю Кузнецкий (простите грешного!), потом Петровку, потом Столешников; по ним в году раз сто или двести я хожу из «Известий» и в «Известия». С восторга бросив подсолнухи лузгать, восторженно подняв бровки, читает работница: "Готовые блузки. Последний крик Петровки". Не зря и Кузнецкий похож на зарю, — прижав к замерзшей витрине ноздрю, две дамы расплылись в стончике: «Ах, какие фестончики!» А рядом, учли обывателью натуру, — портрет кого-то безусого; отбирайте гения для любого гарнитура, — все от Казина до Брюсова. В магазинах — ноты для широких масс. Пойте, рабочие и крестьяне, последний сердцещипательный романс «А сердце-то в партию тянет!» В окне гражданин, устав от ношения портфелей, сложивши папки, жене, приятной во всех отношениях, выбирает «глазки да лапки». Перед плакатом «Медвежья свадьба» нэпачка сияет в неге: — И мне с таким медведем поспать бы! Погрызи меня, душка Эггерт. — Сияющий дом, в костюмах, в белье, — радуйся, растратчик и мот. "Ателье мод". На фоне голосов стою, стою и философствую. Свежим ветерочком в республику вея, звездой сияя из мрака, товарищ Гольцман из «Москвошвея» обещает «эпоху фрака». Но, от смокингов и фраков оберегая охотников (не попался на буржуазную удочку!), восхваляет комсомолец товарищ Сотников толстовку и брючки «дудочку». Фрак или рубахи синие? Неувязка парт- и советской линии. Меня удивляют их слова. Бьет разнобой в глаза. Вопрос этот надо согласовать и, разумеется, увязать. Предлагаю, чтоб эта идейная драка не длилась бессмысленно далее, пришивать к толстовкам фалды от фрака и носить лакированные сандалии. А чтоб цилиндр заменила кепка, накрахмаливать кепку крепко. Грязня сердца и масля бумагу, подминая Москву под копыта, волокут опять колымагу дореволюционного быта. Зуди издевкой, стих хмурый, вразрез с обывательским хором: в делах идеи, быта, культуры — поменьше довоенных норм! |
