1926 ДОЛГ УКРАИНЕ Знаете ли вы украинскую ночь? Нет, вы не знаете украинской ночи! Здесь небо от дыма становится черно, и герб звездой пятиконечной вточен. Где горилкой, удалью и кровью Запорожская бурлила Сечь, проводов уздой смирив Днепровье, Днепр заставят на турбины течь. И Днипро по проволокам-усам электричеством течет по корпусам. Небось, рафинада и Гоголю надо! Мы знаем, курит ли, пьет ли Чаплин; мы знаем Италии безрукие руины; мы знаем, как Дугласа галстух краплен… А что мы знаем о лице Украины? Знаний груз у русского тощ — тем, кто рядом, почета мало. Знают вот украинский борщ, знают вот украинское сало. И с культуры поснимали пенку: кроме двух прославленных Тарасов — Бульбы и известного Шевченка, — ничего не выжмешь, сколько ни старайся. А если прижмут — зардеется розой и выдвинет аргумент новый: возьмет и расскажет пару курьезов — анекдотов украинской мовы. Говорю себе: товарищ москаль, на Украину шуток не скаль. Разучите эту мову на знаменах — лексиконах алых, — эта мова величава и проста: "Чуешь, сурмы заграли, час расплаты настав…" Разве может быть затрепанней да тише слова поистасканного «Слышишь»?! Я немало слов придумал вам, взвешивая их, одно хочу лишь, — чтобы стали всех моих стихов слова полновесными, как слово «чуешь». Трудно людей в одно истолочь, собой кичись не очень. Знаем ли мы украинскую ночь? Нет, мы не знаем украинской ночи. 1926
ОКТЯБРЬ 1917–1926 Если стих сердечный раж, если в сердце задор смолк, голосами его будоражь комсомольцев и комсомолок. Дней шоферы и кучера гонят пулей время свое, а как будто лишь вчера были бури этих боев. В шинелях, в поддевках идут… Весть: «Победа!» За Смольный порог. Там Ильич и речь, а тут пулеметный говорок. Мир другими людьми оброс; пионеры лет десяти задают про Октябрь вопрос, как про дело глубоких седин. Вырастает времени мол, день-волна, не в силах противиться; в смоль — усы оброс комсомол, из юнцов перерос в партийцев. И партийцы в годах борьбы против всех буржуазных лис натрудили себе горбы, многий стал и взросл и лыс. А у стен, с Кремля под уклон, спят вожди от трудов, от ран. Лишь колышет камни поклон ото ста подневольных стран. На стене пропылен и нем календарь как календарь, но в сегодняшнем красном дне воскресает годов легендарь. Будет знамя, а не хоругвь, будут пули свистеть над ним, и «Вставай, проклятьем…» в хору будет бой и марш, а не гимн. Век промчится в седой бороде, но и десять пройдет хотя б, мы не можем не молодеть, выходя на праздник — Октябрь. Чтоб не стих сердечный раж, не дряхлел, не стыл и не смолк, голосами его будоражь комсомольцев и комсомолок. 1926 НЕ ЮБИЛЕЙТЕ! Мне б хотелось про Октябрь сказать, не в колокол названивая, не словами, украшающими тепленький уют, — дать бы революции такие же названия, как любимым в первый день дают! Но разве уместно слово такое? Но разве настали дни для покоя? Кто галоши приобрел, кто зонтик; радуется обыватель: «Небо голубо…» Нет, в такую ерунду не расказеньте боевую революцию — любовь. В сотне улиц сегодня на вас, на меня упадут огнем знамена. Будут глотки греметь, за кордоны катя огневые слова про Октябрь. Белой гвардии для меня белей имя мертвое: юбилей. Юбилей — это пепел, песок и дым; юбилей — это радость седым; юбилей — это край кладбищенских ям; это речи и фимиам; остановка предсмертная, вздохи, елей — вот что лезет из букв «ю-б-и-л-е-й». А для нас юбилей — ремонт в пути, постоял — и дальше гуди. Остановка для вас, для вас юбилей — а для нас подсчет рублей. Сбереженный рубль — сбереженный заряд, поражающий вражеский ряд. Остановка для вас, для вас юбилей — а для нас — это сплавы лей. Разобьет врага электрический ход лучше пушек и лучше пехот. Юбилей! А для нас — подсчет работ, перемеренный литрами пот. Знаем: в графиках довоенных норм коммунизма одежда и корм. Не горюй, товарищ, что бой измельчал: — Глаз на мелочь! — приказ Ильича. Надо в каждой пылинке будить уметь большевистского пафоса медь. Зорче глаз крестьянина и рабочего, и минуту не будь рассеянней! Будет: под ногами заколеблется почва почище японских землетрясений. Молчит перед боем, топки глуша, Англия бастующих шахт. Пусть китайский язык мудрен и велик, — знает каждый и так, что Кантон тот же бой ведет, что в Октябрь вели наш рязанский Иван да Антон. И в сердце Союза война. И даже киты батарей и полки. Воры с дураками засели в блиндажи растрат и волокит. И каждая вывеска: — рабкооп — коммунизма тяжелый окоп. Война в отчетах, в газетных листах — рассчитывай, режь и крой. Не наша ли кровь продолжает хлестать из красных чернил РКИ?! И как ни тушили огонь — нас трое! Мы трое охапки в огонь кидаем: растет революция в огнях Волховстроя, в молчании Лондона, в пулях Китая. Нам девятый Октябрь — не покой, не причал. Сквозь десятки таких девяти мозг живой, живая мысль Ильича, нас к последней победе веди! |
