1924 ЛЕТАЮЩИЙ ПРОЛЕТАРИЙ В «Правде» пишется правда. В «Известиях» — известия. Факты. Хоть возьми да положи на стол. А поэта интересует и то, что будет через двести лет или — через сто. I ВОЙНА, КОТОРАЯ БУДЕТ СЕЙЧАС Когда перелистываем газетный лист мы, перебираем новости заграницы болотной, натыкаемся — выдумали ученые империалистовы: то газ, то луч, то самолет беспилотный. Что им, куриная судьба горька? Человечеству помогают, лучи скрестя? Нет — с поднебесья новый аркан готовят на шеи рабочих и крестьян. Десятилетие страницы всех газетин смерть начиняла — увечья, горе… Но вздором покажутся бойни эти в ужасе грядущих фантасмагорий. … Небо горсти сложило (звезды клянчит). Был вечер, выражаясь просто. На небе, как всегда, появился аэропланчик. Обычный — самопишущий — «Аэророста». Москва. Москвичи повылезли на крыши сорокаэтажных домов-коммун. — Посмотрим, что ли… Про что пропишет. Кто? Кого? Когда? Кому? — Летчик открыл горящий газ, вывел на небе раму. Вывел крупными буквами: А потом — телеграмму: Рапорт. Наблюдатели. Берег восточный. Доносим: "Точно — без пяти восемь, несмотря на время раннее, враг маяки потушил крайние". Ракета. Осветились в темноте приготовления — лихорадочный темп. Крыло к крылу, в крылья крылья, первая, вторая, сотая эскадрилья. Еще ракету! Вспыхнула. Видели? Из ангаров выводятся истребители. "Зашифровали. Передали стам сторожевым советским постам. Порядок образцовый. Летим наперерез, в прикрытии газовых завес". За рапортом — воззвание: "Товарищи, ясно! Угроза — Европе и Азии красной. Америка — разбитой буржуазии оплот — на нас подымает воздушный флот. Не врыть в нору рабочий класс. Рука — на руль! Глаз — на газ!" Казалось, газ, смертоносный и душненький, уже обволакивает миллионы голов. Заторопились. Хватали наушники. Бросали в радио: "Алло! Алло!!" Мотор умолк, тревогу отгаркав. Потух вверху фосфорический свет. А люди выводили двухместки из ангариков, летели — с женой — в районный совет. Долетевшим до половины встречались — побывавшие в штабе. Туда! Туда!! Где бомбы да мины сложил арсенальщик в страшный штабель. — Товарищи! На митинг! — радио кликал. Массы морем вздымало бурно. А с Красной площади взлетала восьмикрылка — походная коминтерновская трибуна. Не забудется вовек картина эта. В масках, в противогазном платье земля разлеглась фантастическим макетом. А вверху — коминтерновский председатель: — Товарищи! Сегодня Америка Союзу трудящихся навязывает войны! — От Шанхая до ирландского берега — фразы сразу по радиоволнам. Сегодня забыли сон и дрему. Солнце искусственное в миллиард свечей включили, и от аэродрома к аэродрому сновали машины бессонных москвичей. Легкие разведчики, дредноуты из алюминия… И в газодежде, мускулами узловат, рабочий крепил подвески минные; бомбами — летучками набивал кузова. Штабные у машин разбились на группки. Небо кроили; место свое отмечали. Делали зарубки на звездах — территории грядущих боев. Летчик. Рядом — ребятишки (с братом) шлем помогали надеть ему. И он объяснял пионерам и октябрятам, из-за чего тревога и что — к чему: — Из Европы выбили… из Азии… Ан, они — туда навострили лыжи, — в Америку, значит. В подводках. За океан. А там — свои. Буржуи. Кулиджи. Мы тут забыли и имя их. Заводы строим. Возносим трубы. А они не дремлют. У них — химия. Воняют газом. Точат зубы. Ну, и решили — дошло до точки. Бомбы взяли. С дом — в объем. Камня на камне, листочка на листочке не оставят. Побьют… Если мы не побьем. — Одна машина выскользнула плавно. Снизилась, смотрит… Чего бы надо еще? Потом рванулась — обрадовалась словно — сигнализировала: "Главнокомандующий. Приказываю: Пора! Вперед!! И до Марса винт отмашет!" Отземлились, подняли рупора. И воздух гремит в давнишнем марше. Буржуи лезут в яри на самый небий свод. Товарищ пролетарий, садись на самолет! Катись назад, заводчики, по облакам свистя. Мы — летчики республики рабочих и крестьян. Где не проехать коннице, где не пройти ногам — там только летчик гонится за птицами врага. Вперед! Сквозь тучи-кочки! Летим, крылом блестя. Мы — летчики республики рабочих и крестьян! Себя с врагом померьте, дорогу кровью рдя; до самой небьей тверди коммуну утвердя. Наш флаг меж звезд полощется, рабочью власть растя. Мы — летчики, мы — летчицы рабочих и крестьян! Сначала разведчики размахнулись полукругом. За разведчиками — истребителей дуга, А за ними газоносцы выстроились в угол. Тучи от винтов размахиваются наугад. А за ними, почти закрывая многоокий, помноженный фонарями небесный свод, летели огромней, чем корабельные доки, ангары — сразу на аэропланов пятьсот. Когда повороты были резки, — на тысячи ладов и ладков ревели сонмы окружающих мастерских свистоголосием сирен и гудков. За ними вслед пошли обозы, маскированные каким-то цветом седым. Тихо… Тебе — не телегой об земь!.. Арсеналы, склады медикаментов, еды… Под ними земля выгибалась миской. Ждали на каждой бетонной поляне. Ленинская эскадрилья взлетела из-под Минска… Присоединились крылатые смоляне… Выше, выше ввинчивались летчики. Совсем высоко… И — еще выше. Марш отшумел. Машины — точки. Внизу — пощурились и бросили крыши. Проверили. Есть — кислород и вода. Еду машина в минуту подавала. И влезли, осмотрев провода и привода, в броню газонепроницаемых подвалов. На оборону! Заводы гудят. А краны мины таскают. Под землю от вражьего газа уйдя, бежала жизнь заводская. Летели. Птицы в изумленьи глядели. Летели… Винт, звезда блестит в темноте ли? Летели… Ввысь до того, что — иней на теле. Летели… Сами себя ж догоняя еле, летели. С часами скорость творит чудеса: шло в сутки двое сполна; два солнца — в 24 часа; и дважды всходила луна. Когда ж догоняли вращенье земли — сто мест перемахивал глаз. А циферблат показывал им один неподвижный час. Взвивались, прорезавши воздух весь. В удушьи разинув рот, с трудом рукой, потерявшей вес, выструивали кислород. Врезались разведчики в бурю и в гром и, бросив громовую одурь, на гладь океана кидались ядром и плыли, распенивши воду. Плавучей миной взорван один. И тотчас все остальные заторопились в воду уйти, сомкнувши брони стальные. Всплывали, опасное место пройдя, стряхнувши с пропеллеров капли; и вновь в небосвод, пылающ и рдян, машин многоточие вкрапили. Летели… Минуты… сутки… недели… Летели. Сквозь россыпи солнца, сквозь луновы мели летели. Начальник спокойно передвигает кожаный на два валика намотанный план. Все спокойно. И вдруг — как подкошенный, камнем — аэроплан. Ничего. И только лучище вытягивается разящей ручищей. Вставали, как в пустыне миражи, сто тысяч машин эскадрильи вражьей. Нацелив луч, истребленье готовящий, сторон с десяти — никак не менее — свистели, летели, мчались чудовища — из света, из стали, из алюминия. Качнула машины ветра река. Налево кренятся по склону. На правом крыле встает три "К", три черных "К" — Ку-клукс-клана. А ветер с другого бока налез, направо качнул огульно — и чернью взметнулась на левом крыле фашистская загогулина. Секунда. Рассмерчились бешено. И нет. Исчезли, в газ занавешены. На каждом аэро, с каждого бока, как будто искра — в газовый бак, два слова взрывало сердца: "Тревога! Враг!" Не различить горизонта слитого. Небо, воздух, вода — воедино! И в этой синеве — последняя битва. Красных, белых — последний поединок. Невероятная битва! Ни одного громыханийка!! Ни ядер, ни пуль не вижу мимо я — только винтов взбешенная механика, только одни лучи да химия. Гнались, увлекались ловом, и вдруг — поворачивали назад. Свисали руки, а на лице лиловом — вылезшие остекленелые глаза. Эскадрильи, атакующие, тучи рыли. Прожектор глаз открывает круглый — и нету никаких эскадрилий. Лишь падают вниз обломки и угли. Иногда, невидимые, башня с башнею сходились, и тогда громыхало одно это. По старинке дрались врукопашную два в абордаже воздушные дредноута. Один разбит, и сразу — идиллия: беззащитных, как щенят, в ангары поломанные дредноуты вводили, здесь же в воздухе клепая и чиня. Четырежды ночью, от звезд рябой, сменились дней глади, но все растет, расширяется бой, звереет со дня на день. В бою умирали пятые сутки. Враг отошел на миг. А после тысяча ясно видимых и жутких машин пошла напрямик. В атаку! В лучи!! — Не свернули лета. В газ!!! — И газ не мутит. Неуязвимые, прут без пилотов. Все метут на пути. Командав нахмурился. Кажется — крышка! Бросится наш, винтами взмашет — и падает мухой, сложивши крылышки. Нашим — плохо. Отходят наши. Работа — чистая. Сброшена тонна. Ни увечий, ни боли, ни раны… И город сметен без всякого стона тонной удушливой газовой дряни. Десятки столиц невидимый выел никого, ничего не щадящий газ. К самой к Москве машины передовые прут, как на парад, как на показ… Уже надеющихся звали вралями. Но летчики, долг выполняя свой, аэропланными кольцами — спиралями сгрудились по-над самой Москвой. Расплывшись во все небесное лоно, во весь непреклонный машинный дух, враг летел, наступал неуклонно. Уже — в четырех километрах, в двух… Вспыхивали в черных рамках известия неизбежной ясности. Радио громко трубило: — Революция в опасности! — Скрежещущие звуки корежили и спокойное лицо, — это завинчивала люки Москва подвальных жильцов. Сверху видно: мура — так толпятся; а те — в дирижаблях да — на Урал. Прихватывают жен и детей. Растут, размножаются в небесном ситце надвигающиеся машины-горошины. Сейчас закидают! Сейчас разразится! Сейчас газобомбы обрушатся брошенные. Ну что ж, приготовимся к смерти душной. Нам ли клониться, пощаду моля? Напрягшись всей силищей воздушной, примолкла Советская Земля. И вдруг… — не верится! — будто кто-то машины вражьи дернул разом. На удивленье полувылезшим нашим пилотам, те скривились и грохнулись наземь. Не смея радоваться — не подвох ли? снизились, может, землею шествуют? — моторы затараторили, заохали, ринулись к месту происшествия. Снизились, к земле приникли… В яме, упавшими развороченной, — обломки алюминия, никеля… Без подвохов. Так. Точно. Летчики вылезли. Лбы-складки. Тысяча вопросов. Ответ — нем. И лишь под утро радио-разгадка: — Нью-Йорк. Всем! Всем! Всем! Рабочих, крестьян и летные кадры приветствуют летчики первой эскадры. Пусть разиллюминуют Москву в миллион свечей. С этой минуты навек минуют войны. Мы — эскадра москвичей — прорвались. Нас не видели. Под водой — до Америки рейс. Взлетели. Ночью громкоговорители поставили. И забасили на Нью-Йорк, на весь. "Рабочие! Товарищи и братья! Скоро ль наций дурман развеется?! За какие серебреники, по какой плате вы предаете нас, европейцев? Сегодня натравливают: — Идите! Европу окутайте в газовый мор! — А завтра возвратится победитель, чтоб здесь на вас навьючить ярмо. Что вам жизнь буржуями дарена? Жмут из вас то кровь, то пот. Спаяйтесь с нами в одну солидарность. В одну коммуну — без рабов, без господ!" Полицейские — за лисой лиса — на аэросипедах… Прожектора полоса… Напрасно! — Качаясь мерно, громкоговорители раздували голоса лучших ораторов Коминтерна. Ничего! Ни связать, ни забрать его — радио. Видим, у них — сумятица. Вышли рабочие, полиция пятится. А город будто огни зажег — разгорается за флагом флажок. Для нас приготовленные мины миллиардерам кладут под домины. Знаменами себя осеня, атаковывают арсенал. Совсем как в Москве столетья назад Октябрьская разрасталась гроза. Берут, на версты гром разбасив, ломают замков хитроумный массив. Радиофорт… Охраняющий — скинут. Атаковали. Взят вполовину. В другую! Схватка, с час горяча. Ухватывают какой-то рычаг. Рванули… еще крутнули… Мгновение, — и то чересчур — мгновения менее, — как с тыщи струнищ оборванный вой! И тыща чудовищ легла под Москвой. В «ура» содрогающимся ртам еще хотелось орать и орать досыта, — а уже во все небеса телеграммищу вычерчивала радиороста: "Мир! Народы кончили драться. Да здравствует минута эта! Великая Американская федерация присоединяется к Союзу советов!" Сомнений — ни в ком. Подпись: «Американский ревком». Утром с запада появились точки. Неслись, себя и марш растя: "Мы — летчики республики рабочих и крестьян. Недаром пролетали — очищен небий свод. Крестьянин! Пролетарий! Снижайте самолет! Скатились вниз заводчики, по облакам свистя. Мы летчики — республики рабочих и крестьян! Не вступит вражья конница, ни птица, ни нога. Наш летчик всюду гонится за силами врага. Наш флаг меж звезд полощется, рабочью власть растя. Мы — летчицы, мы — летчики рабочих и крестьян". |
