Не доходя до села, он сворачивает с дороги и идет пустыми огородами по протоптанной стежке. Школа видна издалека — ее сразу можно узнать по белым ставням и вообще по всему ее виду.

Перебравшись через забор, Лобанович идет школьным огородом, где торчат еще стебли подсолнечников, и заходит в кухню. Сторожиха Маланья в белой вышитой сорочке, чистая и аккуратная молодица, суетится возле печи.

— Дома учительница?

— Дома, дома! — бойко отвечает Маланья, оглядывая учителя живыми, веселыми глазами.

Ольга Викторовна, видимо, услыхала и по голосу узнала своего соседа по школе. Послышались ее быстрые, твердые шаги. Мгновение — и она сама показалась на пороге. Лицо у нее веселое, в глазах светятся искры радости.

— Андрей Петрович? Вот молодец! А я уже и надежду потеряла на то, что увижу вас здесь. Ну, милости прошу!

— Если я умру, то перед смертью напишу: "В моей смерти повинна Ольга Викторовна".

— Отчего это вы умирать собираетесь да еще меня причиной своей смерти выставлять думаете? Никогда мне в голову не приходило, что из-за меня может человек умереть.

Лобанович рассказывает про страшную лужу, преградившую ему путь.

— Но желание увидеть вас было так велико, что я разулся и перешел вброд.

— Что вы говорите! — на лице Ольги Викторовны отражается изумление. — Так и в самом деле нетрудно заболеть и к Аврааму на пиво попасть. Ох, Андрей Петрович, бить вас некому! Надо же хоть подлечить вас…

Она бежит на кухню, приказывает Маланье подогреть самовар, а затем, как волчок, вертится возле шкафчика.

Лобанович глядит и усмехается: "Неужто у нее горелка есть?" Оказалось, нечто лучшее — бутылочка нетронутого хорошего коньяка.

— Я очень рада, что есть чем подлечить вас. — Она наливает солидную чарку. — Пейте, Андрей Петрович, это первейшее средство избежать простуды.

— А вы начните сами.

— О нет! Я же босиком не ходила, — смеется она, — и вообще не пью чистого коньяка.

— Ну, так будьте здоровы!

Лобанович хотел уже выпить, но остановился и сказал:

— Пускай же никогда не оскудевает рука, наливающая чарки, и пускай стоят на дорогах лужи!

После такого предисловия он ловко опрокидывает чарку. Посмаковал, посмотрел на учительницу.

— Знаете, Ольга Викторовна, что? — Ну?

— В другой раз я приду к вам босиком.

Учительница смеется.

— Может быть, еще одну?

— Нет, и вся та лужа не стоит этого божьего дара.

Лобанович чувствует, как приятная теплота разливается по телу.

Квартирка Ольги Викторовны старая, темноватая. Давно не беленный потолок весь разрисован рыжими потеками. Пол подгнил, и доски шатаются под ногами. Учительница живет в одной комнатке, аккуратно и чистенько прибранной, как умеет прибрать девичья рука.

— Ну, похвалитесь же, Ольга Викторовна, как живется вам здесь?

— И не спрашивайте, Андрей Петрович! Мечешься, суетишься, а все что-то… не то. Нет… ну, как вам сказать… ну, радости работы…

— Вы еще, вероятно, находитесь в стадии налаживания занятий, а в этой стадии всегда много хлопот и неприятностей, — пробует успокоить и подбодрить ее Лобанович.

Ольга Викторовна словно бы задумывается над его словами, а затем отрицательно качает головой.

— Нет, меня просто работа не удовлетворяет, и вся обстановка для нее какая-то нечеловеческая. Вы видели мою классную комнату?

— Нет, не видел.

— Хотите посмотреть?

— Давайте посмотрим.

Ольга Викторовна ведет его в школу.

— Вот, любуйтесь, — говорит она, открывая дверь.

Классная комната имела очень запущенный и мрачный вид. Штукатурка на стенах грязная, обшарпанная, местами отбита. Всюду на ней чернели следы ученического письма — долгие годы стены эти выполняли роль промокательной бумаги. Пол во многих местах прогнил и перекосился.

Лобанович осматривает школу.

— Да, Ольга Викторовна, похвалиться своей школой вы не можете.

— Вы знаете, Андрей Петрович, пробудешь в такой атмосфере несколько часов и выходишь отсюда как отравленная. Просто хоть и на свете не живи.

— Паршивая школа, это правда, — соглашается Лобанович, — сочувствую вам, Ольга Викторовна.

Осмотр школы портит его хорошее настроение. Ему жалко становится Ольгу Викторовну. Хочется сказать что-нибудь хорошее, веселое, ободряющее, но слов таких он не находит.

— Ну что ж, — наконец говорит он, — остается только утешать себя тем, что скоро каникулы, можно будет отдохнуть, а там, смотришь, и зима кончится, придет весна… Эх, Ольга Викторовна! Люблю я весну, особенно то время, когда на березах начинают распускаться листочки. Весной у меня пробуждается дух бродяжничества. Вот так бы, кажется, шел и шел бы в просторы земли.

Мысли о весне и о путешествии увлекают Лобановича. Он забывает душную, гнилую школу Ольги Викторовны и говорит о своем желании попутешествовать в свободное время летних каникул.

— Знаете, Ольга Викторовна, чем хороша жизнь сельского учителя?

— По-моему, ничего в ней нет хорошего, — скептически отвечает Ольга Викторовна.

— Неправда, Ольга Викторовна, есть!

— Ну, что, например?

— Свободное лето. Кончил работу в школе — и иди куда хочешь, делай что пожелаешь.

— Да, здесь вы, пожалуй, правы, — соглашается Ольга Викторовна.

— А, что? Вот видите. Никакая другая служба не дает такого приволья. И знаете, какие у меня есть мысли?

— Кто же может знать ваши мысли?

— Тот, кто полюбопытствует узнать их.

— Ну, тогда расскажите.

— Вот какие мои мысли. Я хочу научиться делать фотографические снимки, хочу купить фотоаппарат. Весной подберу себе компанию вольных скитальцев… В деталях я еще не продумал свой план, а в основных чертах он таков — обойти пешком целый район, описать его, собрать народные песни, легенды и другие виды народного творчества, богато иллюстрировать свое путешествие фотографиями. Хочу собрать целую галерею знахарей, колдунов, шептух и шептунов — ведь этот тип вымирает — и сохранить их таким образом в назидание потомкам.

— Ваш план мне нравится, — оживляется Ольга Викторовна. — И действительно, в нем есть, если хотите, поэзия и своя красота.

— Поэзии здесь и не оберешься! — подхватывает Лобанович. — Новые места, новые люди, неожиданные приключения, ночлег где-нибудь на лоне природы, костер, темное небо и ясные звезды… И при свете костра вы будете слушать рассказ какого-нибудь сказочника-деда о событиях прошлого, где правда и фантазия переплетаются самым удивительным образом.

— Вы так интересно рассказываете, Андрей Петрович, что мне уже хочется пуститься с вами в дорогу, если примете в свою компанию.

— Об интересных вещах нельзя рассказывать неинтересно, — замечает Лобанович. — А против того, чтобы иметь вас в компании, я абсолютно ничего не имею. Даже больше вам скажу: такой компанией я вполне удовлетворюсь, и если кого приму в компаньоны, то только не своего брата мужчину.

Говоря это, Лобанович заглядывает в глаза Ольге Викторовне с хитроватой улыбкой, словно стараясь сказать этим взглядом то, чего не договорил словами.

Ольга Викторовна с притворной укоризной смотрит на соседа и качает головой.

— И все-то вы, мужчины, на одну колодку сделаны! — добавляет она.

Маланья принесла самовар.

— Ну, будем чай пить и поговорим о вашем путешествии.

Ольга Викторовна накрывает стол, изредка перебрасываясь с гостем короткими фразами.

— Знаете, Ольга Викторовна, — говорит Лобанович, сидя за столом, — кроме шуток, я серьезно думаю о своем путешествии. Но я вижу в нем не только одну поэзию, здесь может быть и неинтересная проза. Но дело не в этом. Я хочу ближе присмотреться к тому, как люди живут, чем живут и что они думают. Такое желание появилось у меня недавно. Вы знаете, что я делаю тайком? — тихо спрашивает Лобанович.

Ольга Викторовна смотрит на него.

— Вероятно, пропаганду ведете?

— Именно. Крамольные идеи проповедую.

— Ну?! — Учительница еще более оживляется, и в глазах у нее поблескивают искорки.