1. Великое княжество Литовское резко усилили внуки Гедимина. Ольгерд (1345–1377) одержал в 1348 и 1370 годах убедительные победы над Тевтонским орденом, а в 1363 году разгромил войско Орды. В 1377 году Ольгерд умер, и престол занял Ягайло, видный политик рубежа XIV–XV веков. 14 августа 1385 года в замке Крево, расположенном между Польшей и Великим княжеством Литовским, на территории современной Белоруссии, было заключено соглашение о династическом союзе, так называемая Кревская уния. Великий князь литовский Ягайло вступил в брак с польской королевой Ядвигой (в 1383 году она была избрана польским «королем») и стал королем теперь уже Польско-Литовского государства. В 1392 году великим князем литовским стал Витовт. В конце XIV — начале XV столетия литовцы усилились настолько, что Витовт подумывал о том, чтобы брать дань… с Орды.
2. Орда в 1372 году распалась на семь владений: царство темника Мамая, расположенное между Доном и Днепром, Новый Сарай, Волжская Болгария, Мордва, Астрахань, Сарайчик, Крым. Потомки Чингисхана и Батыя, например Тохтамыш, делали все возможное, чтобы восстановить былую мощь улуса Джучиева, но центробежные силы с упрямством зимнего степного ветра раздирали детище Батыя. И все-таки у ордынцев на рубеже XIV–XV веков сил еще было очень много, о чем говорят не только крупные военные походы Тохтамыша и Едигея, но и внушительные по размаху налеты ордынских царевичей на русские княжества. Степь в любой момент все еще могла посадить на боевых коней огромное количество воинов.
3. Русская земля на фоне своего окружения выглядела слабее. Великие князья, постоянно теперь обитавшие в Москве, контролировали огромные пространства современных Московской, Владимирской, Ярославской, Костромской и других областей. Политику московских князей поддерживали новгородцы и псковичи, хотя частенько они с оружием в руках решительно протестовали против попыток московских князей лишить их либо некоторых богатых земель, либо свободы. Но экономически Москва была слабее Литвы и слабее Орды.
Кроме того, многие удельные князья даже после того, как Владимир Андреевич Храбрый в договоре 1388 года показал всем пример бескорыстия и государственного подхода к делу, мечтали о самостоятельном правлении в своих вотчинах, а некоторые из них подумывали и о великом княжении. Трудная борьба с Тверью продолжалась. Натиск Литвы не ослабевал. Орда тянула дань. Новгородцы иной раз шантажировали великих князей — грозили создать союз с немцами или литовцами.
Разве можно сравнивать Москву, Вильно и Сарай?!
Можно. Сильная Орда была на излете своей мощи, Литва приближалась к наивысшей точке, к расцвету своего могущества. А русское государство с центром на Боровицком холме только-только взлетело, но стало быстро, упорно, упрямо набирать высоту и скорость полета. В истории известны случаи, когда государства гибли и на этой, самой напряженной, энергетически трудоемкой стадии своего развития. Подобное, например, случилось с царством тангутов Си Ся, возникшим в китайском Тибете в 982 году. Тангуты вели войны практически со всеми соседями, особенно упорной была борьба с Китаем. И вот в тот самый момент, когда Си Ся стало одерживать стабильные, многообещающие победы, на тангутов в 1227 году навалились полчища Чингисхана. На взлете погибло не только Си Ся. И Русское государство, которое собирала вокруг себя Москва, тоже могло бы погибнуть. Но только не после победы на поле Куликовом.
Василий Дмитриевич вступил на великокняжеский престол в восемнадцатилетнем возрасте. Нельзя сказать, что был он слишком молод, особенно если учесть его поездку в Орду, бегство оттуда, долгий путь домой через Молдавию и Литву. За годы странствий он повидал немало, сошелся с Витовтом, обещал жениться на его дочери Софии и выполнил обещание. Новичком на политическом небосклоне он не был, хотя большого опыта в государственных делах великий князь не имел.
«Великий князь, едва вступив в лета юношества, мог править государством только с помощию Совета: окруженный усердными боярами и сподвижниками Донского, он заимствовал от них сию осторожность в делах государственных, которая ознаменовала его тридцати шести летнее княжение и которая бывает свойством аристократии, движимой более заботливыми предвидениями ума, нежели смелыми внушениями великодушия, равно удаленной от слабости и пылких страстей», — писал в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзин[101]. Не без доли укоризны он говорил о том, что «Дмитрий оставил Россию готовую снова противоборствовать насилию ханов; юный сын его, Василий, отложил до времени мысль о независимости»[102].
Боярская дума в Москве представляла собой постоянно действующий орган управления Русским государством. Полномочия у бояр были очень большие, о чем говорит тот факт, что в отсутствие великого князя Дума могла заключать мирные договоры с воюющими сторонами. Авторитет московской Боярской думы был очень высоким, иначе ханы, как бы они ни ценили, например, митрополита Алексия, никогда бы не решились давать ярлык на великое княжение малолетним отрокам. Московская Боярская дума была прежде всего надежной опорой государственной власти. Надежность — вот чего не хватало новгородскому вече, всегда готовому взорваться, устроить очередной бунт, сбросив очередного несчастного наместника со знаменитого моста. Надежности не хватало князьям рязанским, мечущимся между тремя мощными силами: Литвой, Ордой и Москвой. Ненадежна была и власть в Твери… Московская Боярская дума не была эталоном представительного органа управления (такового просто быть не может для всех городов), но для возвышения Москвы в русских землях она сыграла консолидирующую роль, поскольку обеспечила взвешенность решений верховной власти и взвешенность эта шла от хозяйственных, долгосрочных интересов бояр — этих потомственных феодалов русского средневековья. Что прежде всего нужно было московским боярам? Мирное присоединение к московским владениям русских областей и городов. Подобный, проверенный со времен Ивана Калиты невоенный, незахватнический способ усиления Москвы, может быть, покажется вялым, но в ситуации, сложившейся к появлению на исторической арене Василия Дмитриевича, он был единственно приемлемым и стратегически оправданным.
Поэтому обвинять в излишней осторожности Василия Дмитриевича и Боярскую думу, заметно влиявшую на ходы и решения великого князя, было бы несправедливо. Любое неосторожное движение со стороны Москвы, любой неоправданный всплеск энергии мог вызвать ураганной силы реакцию в Литве и Орде, озлить Тверь, граничащую с Литвой, или Рязань, южными окраинами упирающуюся в Орду, возбудить Псков, к которому тянулись немцы, да и литовцы тоже, или Новгород с его вечно буйным вече, с его великой любовью к свободе и с такой же любовью к согражданам. (Нужно отметить, правды ради, находясь на северо-западных границах, новгородцы хоть и шантажировали великих князей связями с чужеземцами, но ни разу не приняли весьма выгодные предложения иностранцев, как и псковичи, честь им и хвала.)
Москва после Куликовской битвы жила в таком состоянии, как будто несла над своими холмами хрупкую хрустальную вазу и старалась не разбить приз за великую победу — великое доверие русских людей. Это доверие многого стоит. Заслужить его сложно. Сохранить куда сложнее. Вспомним, Цезарь пользовался чрезвычайным доверием сограждан. Многие здравомыслящие римляне в середине I века до н. э. понимали, что в империи должны функционировать имперские органы власти. Для всеобщей же пользы. Но великий Цезарь чуть-чуть поспешил, увлекся, слава (эта хрустальная ваза доверия) увлекла его, поторопила, и завоеватель Галлии получил в грудь несколько ударов мечами. В конце XIV века н. э. многие здравомыслящие люди понимали, что пришла пора русским княжествам слиться в единое государство. Если бы Василий Дмитриевич поторопился, действуя в русских землях методами Чингисхана, то… несколько ударов кинжалами в грудь получил бы не он один, а Москва. Большая, как сами видите, разница.
