Клара была готова сдаться — она чувствовала полное изнеможение.

— Я думала, что дело в деньгах, — робко пролепетала она, так как ей было известно, что мистер Уитфорд беден.

— Старине Вернону угодно именно таким образом распорядиться своими деньгами, — ответил сэр Уилоби. — Что ж, быть может, оно и к лучшему, и это убережет его от риска свернуть себе шею или переломать ноги в его любимых Альпах.

— Да, — протянула Клара, так как надо было что-то сказать. Но тут же встряхнулась и, словно змею, решительно отшвырнула от себя внезапно напавшую на нее слабость. — Но мне казалось, что мистер Уитфорд нуждается в вашей помощи, — сказала она. — Ведь он… как будто… не богат? А когда он покинет Паттерн-холл, чтобы попытать счастья в Лондоне, ему, наверное, будет трудно содержать Кросджея и оплачивать репетитора. Помочь в этом мистеру Уитфорду было бы с вашей стороны очень благородно.

— Покинуть Паттерн-холл! — воскликнул Уилоби. — Впервые об этом слышу! А я-то думал, он утихомирился. Ведь первые его шаги, надо сказать, были не слишком удачны. В свое время ему пришлось… хм… уйти из колледжа. Потом, несколько лет назад, он получил небольшое наследство и решил попробовать свои силы на литературном поприще — чистая лотерея, как я ему тогда же и сказал! Лондон до добра не доведет. Я думал, он уже давно выкинул из головы эти глупости. Постойте — сколько он у меня получает? Примерно сто пятьдесят фунтов в год, и я готов эту сумму удвоить по первому требованию. Кроме того, я снабжаю его всеми необходимыми книгами, — а вы знаете эту ученую братию: стоит им подумать о какой-нибудь книге, и тут же им ее подавай! Я не жалуюсь, поймите! Я такой человек: если у меня кто на службе, я не позволю ему шиллинга своего истратить — все расходы беру на себя! В этом смысле, признаюсь, я деспотичен. Феодализм не такая уж плохая штука: все зависит от личности самого феодала. Вы знаете все мои слабости, Клара, я и хочу, чтобы вы их знали. Я вовсе не требую, чтобы мне угождали, — единственное, на чем я настаиваю, это на том, чтобы меня любили. Я желаю, чтобы возле меня были люди, которые меня любят. А когда со мной рядом та, что меня любит… Милая! Мы замкнемся от всех и осуществим на деле то, о чем другие только мечтают! Да что мечты — никакой мечте за нами не угнаться! У нас будет рай на земле. Вы будете принадлежать мне целиком! Со всеми вашими мыслями, чувствами, чаяниями!

Сэр Уилоби напряг воображение, чтобы представить себе еще более полное блаженство, но — оттого ли, что воображение его себя исчерпало, или язык не в состоянии был выразить того, что представилось воображению, — сэр Уилоби вновь спустился на землю.

— Но что это у Вернона за фантазия уходить? Он не должен меня покидать. У него нет и ста фунтов в год. Как видите, я не о себе пекусь, а о нем. Не говорю уже о неблагодарности, которая заключается в его желании меня покинуть. Вы ведь знаете, моя дорогая, как невыносимы для меня все эти разлуки и расставания. Я, по возможности, всегда стремился окружать себя людьми надежного здоровья, чтобы оградить себя от излишней боли. Кроме мисс Дейл, — а она понравилась моей милой, не правда ли? — И, получив вполне удовлетворивший его ответ, сэр Уилоби продолжал: — Кроме этого единственного исключения, я не знаю, чтобы мне грозила катастрофа такого рода. И вдруг — не угодно ли: без малейшего повода человек решает покинуть усадьбу! Объясните мне, бога ради, отчего… Нет, в самом деле… Неужели это надо понять так, что человек не в состоянии вынести чужого счастья? Все твердят, что «мир полон скверны», тем не менее о своих близких мне хотелось бы думать лучше. Впрочем, я иной раз теряюсь и не знаю, как иначе объяснить себе их поступки.

— Но ведь вы не захотите наказать за это Кросджея, не правда ли? — робко спросила Клара.

— Я бы непременно забрал Кросджея в свои руки и сделал бы из него человека — то есть то, что я называю человеком. Но кто с вами говорил обо всем этом?

— Сам мистер Уитфорд. И если хотите знать мое мнение, Уилоби, по-моему, если он увидит, что мальчик рискует упустить возможность попасть во флот, он увезет его с собой.

— Ну что ж, я вижу, моряки сейчас в почете, — сказал сэр Уилоби, пораженный тем, как горячо она отстаивает интересы юного Кросджея. — Коли так, придется Вернону взять этого морского волчонка с собой. Половины мальчика мне не нужно. Как видите, — засмеялся он, — в этом Соломоновом суде законным претендентом оказался я. Не говоря уже о том, что в жилах мальчишки течет моя кровь, и ни капли Верноновой.

— Ах!

— Вы меня понимаете, моя дорогая?

— О да. Я вас поняла.

— Я отнюдь не считаю себя совершенством, — продолжал сэр Уилоби. — И хоть я не скор на обиду, но и моему долготерпению есть предел. А раз обидевшись, я не прощаю. Попробуйте при случае поговорить с Верноном. Я и сам, конечно, буду с ним говорить. Вы, вероятно, заметили человека, который попался нам навстречу, когда мы ехали домой? Он даже не соизволил коснуться полей своей шляпы! Это один из моих арендаторов, по фамилии Хоппер: он возделывает шестьсот акров моей земли. Не говоря о моем общественном положении, ему бы следовало помнить, что я не раз оказывал ему кое-какие услуги. Через пять лет истекает срок аренды. Должен сказать, что я не терплю грубиянства наших сельских жителей и наказываю его всякий раз, когда мне приходится с ним сталкиваться. Вернон, конечно, другое дело. С ним достаточно просто поговорить. Странная вещь происходит со стариной Верноном: время от времени бедность для него словно приобретает магнетическую привлекательность… Любовь моя, — склонился он вдруг к Кларе, задерживая шаг и остановившись посреди газона. — Мне кажется, что вы устали?

— Да, — сказала Клара, — сегодня я почему-то очень устала.

Он подставил ей руку. Она легко оперлась на нее двумя пальцами, но как только он попытался прижать их к себе, тотчас же их отдернула.

Он не стал ее неволить. Даже шагать в ногу с ее величавой поступью было блаженством.

В дверях он посторонился, чтобы пропустить ее вперед. Глаза его с умилением останавливались на ее щеке, подбородке, на мягком полусумраке затылка и шеи, вдоль которой в анархическом беспорядке вились строптивые светлые локоны; вырвавшись из-под власти гребня и выскользнув из узла, они — кудряшками, полукудряшками, завитками, колечками, непокорными прядями, вьющимся виноградом и легкими перышками, а то и просто пушинками — вздымались, ниспадали, вились волною, закручивались шелковыми паутинками, прозрачными и легкими, как тень, наложенная на бумагу пастелью, — и эти длинные золотистые нити оплетали его сердце во сто крат крепче, чем если бы то были безупречные длинные локоны чистого золота.

Бедной Летиции нечего было противопоставить этой красоте.

Вернон был своему кузену необходим, ибо если поместьями своими сэр Уилоби правил с усердием и с толком, то решения, которые он обычно выносил в качестве мирового судьи, далеко не всегда делали ему честь. И вот в таких-то случаях искусство его секретаря оказывалось весьма кстати: заняв на страницах местной газеты половину столбца, Уитфорд с помощью нескольких энергичных английских предложений, сдобренных соответственными цитатами из латинских и древнегреческих авторов, успешно отражал нападки критиканов. С подобным секретарем сэр Уилоби мог не страшиться огнедышащего дракона, именуемого прессой. А так как он к тому же намеревался со временем баллотироваться в парламент, то предвидел, что ему еще очень и очень понадобятся услуги Вернона. Кроме того, ему импонировало, что под полемическими трудами его кузена в области классической филологии стоял гриф Паттерн-холла. Это окружало родовое гнездышко Паттернов еще и неким академическим ореолом, тем самым показывая, что и ученость на что-то годится; ведь благодаря ей с именем Паттернов, помимо всего прочего, связывалось еще и представление об аристократах духа — приправа, сама по себе, быть может, и не слишком почтенная, однако представляющая известную ценность, как нечто стоящее якобы превыше богатства и титулов. А подобная приправа в обществе котируется. Изысканный соус — душа прославленного блюда, его жизнь; взятый сам по себе, он может вызывать тошноту, но без него блюдо покажется плебейским. Так и поэт или, того лучше, ученый. Сэр Уилоби был дострин того, чтобы таковой числился среди его домочадцев, ибо, не в пример своим соседям, умел оценить аромат, который подобная приправа сообщала его имени. Его повар, мосье Дэор, ученик славного Годефруа, не был единственным французским шеф-поваром в графстве. Зато кузен и секретарь сэра Уилоби, восходящее светило научного небосклона, автор изящных эссе, являлся таким украшением дома, каким никто, кроме сэра Уилоби, похвастать не мог. И не вздумайте смеяться, хоть это и в самом деле немного смешно: вы лишь обнаружите свою полную непричастность к высшим сферам изящной словесности. Когда сэр Уилоби где-нибудь в гостях небрежно бросал: «А чудак Вернон все корпит над своими этрусками и дорийцами», и, выдержав небольшую паузу, издавал короткий смешок, — про себя, но так, чтобы всем было слышно, — смешок, подчеркивающий эксцентричность его кузена (которого он уже больше не поминал весь вечер), за столом воцарялось смущенное молчание — эффект, на который и рассчитывал сэр Уилоби.