— Мне бы следовало отлучиться на часок проведать отца, — проговорила Летиция.

— А мне бы следовало позаниматься, — сказал Вернон.

Казалось, мелькнула надежда, что они выпутаются из гирлянды, которою сами же себя оплели, но чувствительность, обостренная воспитанием, не могла допустить такого резкого перехода к обыденному после столь цветистых словосплетений. Особенно шокировал этот переход Летицию, которая внесла поправку, сказав:

— В одном я и в самом деле воплощенное постоянство: это в моем мнении о вас.

— Я мог бы предложить другое слово для обозначения негибкости раз установившегося мнения. Со временем, когда вы поймете, сколь оно ошибочно, вы сами это слово подберете.

— Каким образом? — возразила она. — Что же я должна понять?

— Хотя бы то, что я — отъявленный эгоист.

— Вы? Но какой же это эгоизм?

Реплика эта вырвалась у нее против воли и смутила ее не меньше, чем самого Вернона; осенившая ее внезапная догадка не успела еще полностью дойти до ее сознания.

— Мистер Уитфорд, вы совсем не желаете нас слушать!

Вернон слышал голос, ворвавшийся в их беседу, но ему во что бы то ни стало надо было стереть туманные начертания слов, которые Летиция с трудом, по складам, начала было разбирать.

— Нет, нет, уверяю вас, — пробормотал он таким тоном, словно разговор у них шел о самых обыкновенных вещах и только тогда повернулся к миссис Маунтстюарт-Дженкинсон.

— Или вы дали себе зарок не узнавать профессора Круклина? — продолжала сия величественная дама.

Вернон поклонился профессору и принялся лепетать извинения. Миссис Маунтстюарт перевела испытующий взгляд с его смущенного лица на Летицию.

Затем, прочитав Вернону нотацию за вчерашнее дезертирство и не приняв его оправданий, она перешла к сегодняшним делам.

— Мы остановили карету у ворот, чтобы пройтись по парку и приготовиться к встрече с доктором Мидлтоном. Мы расстались с ним ночью в самый разгар спора и теперь рвемся возобновить его. Где же наш грозный противник?

И миссис Маунтстюарт круто повернула профессора, чтобы продолжать прогулку в обществе Вернона и Летиции.

— Итак, мы стоим за современную английскую науку, — произнесла она, — и оспариваем сторонников германской.

— Только наоборот, — заметил профессор Круклин.

— Ну да, — поправилась она, нимало не смущаясь, — мы за германскую науку, против английской.

— Речь идет всего лишь об отдельных ученых трудах.

— Итак, мы выступаем в защиту отдельных ученых трудов.

— Слово «защита», сударыня, не совсем точно определяет мою позицию.

— Мой дорогой профессор, в лице доктора Мидлтона вы найдете достойного соперника по части скрупулезной точности формулировок, и вам не следует расходовать ваше искусство на меня. А вот и они! Вот наш доктор! Мистер Уитфорд вас к нему проводит. Позвольте мне уклониться от первого залпа.

И миссис Маунтстюарт взяла под руку Летицию.

— Он похож на обитателя птичьего двора: разгребет землю в поисках неточных формулировок и — давай клевать.

Летиция едва удержалась от смеха — сравнение как нельзя лучше подходило профессору Круклину.

— Впрочем, эти ученые обладают особым, им одним свойственным достоинством, — поспешила прибавить миссис Маунтстюарт, опасаясь, как бы Летиция не усомнилась в том, что ученые мужи служат украшением стола. — Как ни смешны их призрачные сражения, они привносят в застольную беседу свой особый аромат. Вчерашний вечер не в счет: забудем о нем — раз и навсегда. Мы с треском провалились. Это был блистательный провал, не спорю; никто у нас в округе не способен на такой провал, и все же это был провал. Но если среди нас вдруг объявляется таинственная дева, с неутолимой жаждой поглощающая — хм! — все запасы горячей воды с коньяком, имеющиеся на постоялом дворе, и похищающая местные коляски, посудите сами, в какое положение это ставит всех нас! Провал почти неминуем. Мы не застрахованы от непредвиденных обстоятельств. Удивительно, как это мистер Уитфорд умудрился не заметить профессора Круклина! А кстати, мисс Дейл, сам-то он каким образом попал на станцию?

— Его, по-видимому, ослепил блеск, с каким вы обрисовали ему профессора Круклина. К тому же он видел лишь оборотную сторону портрета, ту, на которой не было изображения.

— Вот оно что! Как он, однако, предан своему кузену!

— Он верный друг.

Миссис Маунтстюарт переменила тему.

— Что касается доктора Мидлтона, — сказала она, — то если я буду часто с ним общаться, мой лексикон распухнет до гигантских размеров. Я нахожу его манеру заразительной.

— Это лишь форма, в которую облекается его чувство юмора.

— Вчера, когда, сидя за собственным столом, я чуть было не впала в отчаяние, эта форма, как видно, передалась и мне, и я до сих пор не могу от этой формы отделаться. Чуть ли не всю ночь — о, что это была за ночь! — я обращалась к собственной подушке с монологами а-ля доктор Мидлтон. Как вам показался вечер, моя милая? Но только правду! У меня у самой сложилось совершенно определенное мнение: это был концерт для соло на контрабасе. Аудитория напоминала собрание насекомых, оглушенных грозою. Я испытывала живейшую признательность к полковнику де Крею за его интерлюдии, но слышала одного доктора Мидлтона. Все мои гости, казалось, оцепенели от шума, — словно кто-то катал шары у них над головою.

— А мне было занятно.

— В самом деле? Вы меня радуете. Как знать, быть может, мои гости были искренни, когда поздравляли меня с исключительно удачным вечером? Видите, до чего я докатилась! Как будто я не знаю, что эти бессовестные люди избрали такую форму, чтобы выразить мне свое соболезнование! Я и сама так поступаю, когда вижу, что хозяйка приложила все силы, а вечер все равно не удался. Но дожить до того, чтобы самой услышать подобные утешения!.. А, вот и преступник номер один! Доброе утро, сэр Уилоби! Вот кем я особенно недовольна, — шепнула она Летиции, которая тотчас ретировалась.

Сэр Уилоби сделал шаг, другой и остановился, чтобы посмотреть вслед Летиции, плавно удалявшейся в направлении к дому.

Так мы порою останавливаемся на берегу ручья и, забывшись в созерцании природы, любуемся тем, как, распластав свои лепестки, цветок погружается в прозрачную воду.

Сэр Уилоби, как бы в блаженном забытьи, стоял и чему-то улыбался.

— Доброе утро, дорогая миссис Маунтстюарт! — словно очнувшись, приветствовал сэр Уилоби почтенную гостью. — Отчего она убежала?

— Кто убежал?

— Летиция Дейл.

— Ах, Летти Дейл? Если у вас это называется убегать… Вероятно, она хочет продолжить интимную беседу с Верноном Уитфордом, которую я прервала. Ваш элегический тон, признаться, меня напугал. Пойдемте, сядемте на какой-нибудь скамейке, подальше от доктора Мидлтона. А то его присутствие оказывает на меня гипнотическое действие, и я сама начинаю говорить по-латыни. Вчера я совсем поддалась его влиянию. Отныне и во веки веков имя доктора Мидлтона будет связано для меня с воспоминанием о неудавшемся вечере и соло на контрабасе. Мы не спелись.

— Зато Гораций был в ударе.

— Чего нельзя сказать о вас, дорогой сэр Уилоби.

— Да и Летиция… то бишь мисс Дейл, говорила, как мне показалось, чрезвычайно хорошо.

— Она разговаривала с вами, а следовательно, хорошо. Но тесто не поднялось — дрожжи оказались негодными. Вы пускали шпильки по адресу полковника де Крея и навлекли на себя неудовольствие доктора Мидлтона. У меня до сих пор гудит голова от звуков его голоса, право! Но где же ваша повелительница?

— Которая?

— Неужели нужно называть ее по имени?

— Ах, вы о Кларе? Верно, где-нибудь бродит. Вот уже час, как она мне не попадалась.

— Какая славная беседка, — сказала миссис Маунтстюарт, усаживаясь. — Наши вкусы и пристрастия, дорогой мой сэр Уилоби, — кто может дать себе в них отчет? Никогда не знаешь, радоваться ли тому, что должно произойти, или сожалеть. Я хотела бы поговорить с мисс Мидлтон.