Несмотря на внезапный переход, Клара без труда догадалась, кого ее собеседница имеет в виду.

— Он не лишен недостатков, — сказала она.

— Тогда и в самом деле — сэру Уилоби конец. Впрочем, я не говорю, что он отпустит вас, даже когда узнает все, а узнать он должен, это в его интересах. Да я и сама не считаю, что ему следует вас отпустить: ведь тогда роль горемычного ангела выпадет на его долю. Потому что вы… впрочем, я не намерена говорить вам комплименты, это было бы безнравственно. Вы себя вели дурно, очень дурно. В жизни не встречала такого внезапного и полного поворота! Вы заслужите всеобщее осуждение — о вас будут говорить, вас назовут «номером вторым». Подумайте только! Вам даже откажут в оригинальности. Впрочем, давайте разойдемся, а то я доболтаюсь до того, что и в самом деле рассыплюсь. Кажется, нас зовут к столу?

— Да, звонят.

— Вы не очень-то годитесь сейчас для общества, но вам все же лучше явиться.

— Я знаю. У меня каждый день так.

— Вы ли в моих руках, я ли в ваших — все равно; теперь мы обе вероломные заговорщицы, покушающиеся на покой того самого дома, гостеприимством которого пользуемся, и чем непринужденнее мы будем болтать за столом, тем непригляднее наша роль. Что делать?

Миссис Маунтстюарт расправила складки своего пышного платья и продолжала:

— Когда достигнешь известного возраста, твоими учителями становится молодежь, и, если хочешь узнать что-нибудь новое, приходится оглядываться на нее. Впрочем, я вменяю себе в заслугу то, что не назвала вас сумасшедшей.

И, выйдя из-за кустарников на газон, почтенная дама остановилась, чтобы полюбоваться фасадом Большого дома, мысленно заключив свой монолог следующими словами: «Не лишен недостатков, довольно хорош собой, неплохой собеседник, веселого нрава и беден — вот что она всему этому предпочла!»

Меж тем ей навстречу шел полковник де Крей — весьма недурной собою, безусловно веселого нрава, безусловно неплохой собеседник, совсем не Крез, и в довершение всего — молодой человек, исполненный всевозможных недостатков.

Миссис Маунтстюарт нахмурилась было, но его улыбка, безмятежная, как ветерок в солнечный день, мигом разогнала тучи. Поддавшись обаянию этой улыбки, миссис Маунтстюарт, однако, вспомнила, что это-то обаяние, должно быть, и возмутило покой невесты сэра Уилоби, и снова сделала строгое лицо.

— Доброе утро, миссис Маунтстюарт. Кажется, во всем доме один я не имел еще чести приветствовать вас сегодня.

— Вы еще долго намерены обретаться в этом доме, полковник де Крей?

— Подобно Вильгельму Завоевателю, я поцеловал эту землю, едва на нее вступив, — ответил он, — и это привязывает меня к здешним местам, сударыня.

— Уж не намерены ли вы их завоевать?

— О, я бы удовольствовался горсточкой здешней земли.

— Вы, кажется, весьма успешно справляетесь с ролью завоевателя. Но я должна вам напомнить, что в наше время права собственности пользуются большим уважением, чем во времена великого нормандца.

— Кстати, о собственности, мисс Мидлтон. Ваш кошелек нашелся.

— Я знаю, — ответила Клара с невозмутимостью, которая, казалось бы, должна была порадовать сердце миссис Маунтстюарт, но ту даже немного покоробило искусство, с каким эта девушка напустила на себя простодушный вид.

Клара прошла вперед.

— Кошельки вы возвращаете, — заметила миссис Маунтстюарт.

Ударение, которое миссис Маунтстюарт сделала на слове «кошельки», вместе с ее взглядом приятно взволновали де Крея: ведь эта дама имела длительную беседу с мисс Мидлтон!

— Кошелек просто упал, он не был похищен, — сказал он.

— И потому эта вещь не стоила того, чтобы ее утаить?

— О, я, верно, расстался бы с этой вещью, испытав колебания не менее мучительные, чем те, что выпали на долю бедняги Флитча!

— Если вы не можете смотреть на чужую собственность, не испытывая искушения, я бы советовала вам немедленно покинуть этот дом.

— Чтобы подвергнуться такому же искушению в другом доме? И это вы называете добродетельным советом!

— Меньше всего я пекусь о вашей добродетели, полковник де Крей.

— А я-то возомнил, будто вам дорого мое спасение, сударыня! — сокрушенно произнес он.

Они подошли к дверям столовой, и миссис Маунтстюарт предпочла прекратить разговор, чувствуя, что ей становится все труднее сохранить на лице выражение непреклонной суровости. Слишком признательна была она ему за вчерашний вечер.

Миссис Маунтстюарт перехватила Вернона на пути в столовую.

— Ну, как наши противники — пришли к согласию? — спросила она.

— До этого еще далеко. Во всяком случае, они согласились встретиться вновь, дабы принести совместную жертву богам, избрав для этого кого-нибудь из современных подражателей древним.

— Что ж, это вполне безобидно. Профессор не жалуется больше на простуду?

— Так, время от времени вспоминает о своем кашле.

— Приложите все усилия, чтобы он о нем забыл.

— Приехали леди Буш и леди Калмер, — сообщил Вернон очередную новость, которая, к его удивлению, произвела на миссис Маунтстюарт ошеломляющее действие.

— Как только все встанут из-за стола, выведите мою прекрасную Мидлтон прогуляться, не теряя ни минуты, — сказала она, понизив голос. — Ее, быть может, придется выручать. Смотрите же, я не шучу.

— Она неутомимый ходок, — с самым простодушным видом ответил Вернон.

— Я не думаю, что вам с ней придется устанавливать небывалые рекорды, — ответила миссис Маунтстюарт.

Вернон отошел, и она снова обратилась к де Крею и принялась расхваливать молодого ученого.

— Вот открытая душа! — восклицала она. — На него всегда можно положиться и — никаких фокусов. Если б вы все были таковы… вместо того чтобы поддаваться любому соблазну… Да, да, уверяю вас, ваше бескорыстие было бы вознаграждено! И именно таким образом, каким бы вам хотелось. Вот чего мужчине никогда не понять!

— Вы говорите это мне — человеку, который носит вашу ливрею?

— Так ли это? — спросила миссис Маунтстюарт, все еще колеблясь — поговорить ли с полковником начистоту или нет. — Почему-то с вами я всегда изъясняюсь на каком-то эзоповом языке, — продолжала она. — Сама не пойму, что тут за причина.

— Вероятно, та же причина, по какой с собакой непременно говорят на ломаном английском: считается, что иначе она не поймет.

Величественная миссис Маунтстюарт с трудом удержалась от улыбки: нет, этот человек положительно забавен, и в конце концов, как бы ни сокрушались друзья сэра Уилоби, сумасбродство прекрасной Мидлтон можно понять.

— Какой вздор! Вы могли бы с таким же успехом приравнять себя к младенцу.

— Я не посмел.

— Послушайте, полковник, кончится тем, что я в вас влюблюсь, и, как ни грустно, это будет любовь без уважения.

— Уважение — дело наживное, сударыня, оно как букет вина: его ощущаешь только после того, как сделаешь первый глоток.

— Однако мы, женщины, привыкли думать, что уважение должно предшествовать любви.

— Это все равно что нарушить последовательность времен года, заставить октябрь цвести, а март приносить плоды, и, право же, кислые! Уважение — продукт зрелости, оно наступает после расцвета, после знойного полдня, как вечер у домашнего камелька. Начинать с него значило бы обмануть природу: оно явилось бы на свет сиротою и исчезло, не оставив потомства. Поэтому заклинаю вас, сударыня, придерживайтесь заведенного порядка, и вы покажете себя достойной дочерью природы, а меня сделаете счастливейшим из смертных!

— Право, будь я моложе лет на пятнадцать… я и в самом деле попыталась бы вас укротить.

— Вы и тигра укротите. А я всего лишь овечка: вырвите мне зубы, если угодно, но только приласкайте.

— Полковник, я сама задала этот игривый тон и не вправе жаловаться. Но теперь я прошу вас — отложите на время ваше остроумие и снизойдите со мной до будничной прозы.