Клара не была создана для этой роли — роли женщины, волокущей бревно. Щедрая и расточительная, она была способна израсходовать свой капитал быстрее кого бы то ни было. При всей своей женственности, еще больше, чем в любви, нуждалась она в дружбе; она тянулась к живому, открытому общению, при котором у каждого обнаруживаются лучшие стороны его души, а более глубинные чувства остаются до поры до времени незатронутыми. Вместо всего этого ее как бы поселили в устье глубокой шахты, предложив совершать ежедневные экскурсии в недра, в которых она так и не обнаружила алмазных россыпей. Там ее охватывал сумрачный холод подземелья; тщетно искала она чего-то добротного и прочного, на что бы можно было опереться, — взгляд ее встречал лишь таинственное мерцание тусклой свечи, еле освещающей своды пещеры, обитателем которой был добровольный и велеречивый говорун. Две-три недели испытательного срока казались ей невыносимо долгими. А как же вся жизнь?
Жизнерадостная по натуре, она надеялась, ждала и верила, что сэр Уилоби снова окажется тем человеком, которого она в нем видела, когда согласилась стать его женой. Как ни странно, — а впрочем, это лишь показывает, насколько она была простодушна в ту пору своей жизни, — Клара не отдавала себе отчета в полном отсутствии влечения к своему жениху. Она знала только, что разум ее не приемлет в нем то одного, то другого, и смутно жаждала каких-то перемен. Она и не подозревала, что балансирует на краю бездны: один неосторожный шаг — и она будет низвергнута с головокружительных высот любви на самое дно этой бездны, имя которой «отвращение».
Когда они встретились, глаза ее засияли, как и у него. Как славно стоял он на ступенях собственного дома, обняв Кросджея за плечи! С присущим ему добродушным юмором сэр Уилоби рассказал о последней проделке мальчика, который, спрятавшись от своего наставника в лаборатории, произвел там взрыв и разбил окно. Она пожурила шалуна в том же ласково-шутливом тоне, после чего сэр Уилоби взял ее под руку и поднялся с ней в дом. «Скоро — навсегда!» шепнул он ей в дверях. Словно не расслышав, она попросила его рассказать еще что-нибудь о юном Кросджее.
— Идемте в лабораторию, — сказал он слегка приглушенным голосом, уже без всякой игривости.
Клара пригласила отца полюбоваться вместе с ними на последнюю проделку Кросджея. Сэр Уилоби шепотом сетовал на долгую разлуку, которую им пришлось перенести, — наконец-то он может принять ее у себя в доме, куда — теперь уже совсем скоро, через пять-шесть недель — она вступит полноправной хозяйкой.
— Идемте же, — торопил он.
Безотчетный ужас молнией пронзил все ее существо. Но ощущение это было мимолетно, как тень, пробежавшая по летней лужайке; оно прошло бесследно, оставив лишь легкий беспорядок в мыслях да удивление самой себе: чего она так испугалась? Ведь рядом отец, она не оставлена наедине с Уилоби.
Сэр Уилоби для красного словца несколько преувеличил размеры разрушений, учиненных юным Кросджеем. Мальчик всего-навсего подвел проволоку от батареи к кучке пороху, отчего вылетело одно стекло из оконной рамы да из стены вывалилось несколько кирпичей. Доктор Мидлтон осведомился, имеет ли сей отрок доступ в библиотеку, и с радостью узнал, что в это святилище дверь перед ним прочно закрыта. Все трое направились туда. Вернона Уитфорда не было — он совершал одну из своих долгих прогулок.
— Вот она, его хваленая преданность, папа! — сказала Клара.
Но доктор Мидлтон уже морщил лоб над лежащими на столе листками, исписанными рукою Вернона. Движением головы откинув со лба волосы, он уселся в кресло и погрузился в чтение. Теперь его уже никуда не сдвинешь — Кларе пришлось с этим смириться. Не для того ли Уилоби и завел их в библиотеку, подумала она с ужасом, чтобы избавиться от ее защитника? Она предложила было нанести визит мисс Изабел и мисс Эленор. Но их нигде не было видно, а вошедший в гостиную лакей доложил, что они уехали кататься в карете. Она ухватилась за юного Кросджея. Но сэр Уилоби отослал его к миссис Монтегю, экономке, посулив, что его там угостят чаем с вареньем и прочими сладостями.
— Бегом — марш! — скомандовал он, и мальчишка пустился со всех ног.
Клара осталась без защиты.
— А сад! — воскликнула она. — Я так люблю ваш сад! Я непременно хочу видеть цветы — интересно, что там уже распустилось?.. Больше всего я люблю полевые цветы, особенно весной… Покажите мне ваши нарциссы и крокусы…
— Клара! Моя дорогая! Моя суженая! — прервал ее сэр Уилоби.
— А что? По-вашему, это слишком вульгарные цветы? — простодушно спросила она, не понимая, почему он загородил ей дорогу в сад.
Ах, зачем он так спешит предъявить свои права, зачем не подождет до той поры, когда заслужит… нет, не то!. пока она не примирится со своим новым положением… опять не то! просто, пока она не восстановит в душе его прежний образ!
Но он не ждал. Он заключил ее в объятия.
— Ты моя, Клара! Вся! Со всеми твоими мыслями и чувствами — моя! Мы с тобою — одно, и какое нам дело до света! Как я жаждал этой минуты, как о ней мечтал! Ты спасаешь меня от тысячи мелочей, досаждающих мне ежеминутно. Кругом одни огорчения. Но все это вне нас. Я и ты — нас двое! С тобою я спокоен. Теперь уже скоро! Не будем же думать о свете. Любимая!
Он отпустил ее, и она почувствовала себя маленькой девочкой, которую только что окунули в море: как она боялась этой минуты! А теперь сама на себя дивится — оказывается, совсем не страшно. «Да и какое право имею я жаловаться?» — рассуждала она. Две минуты назад такая мысль не могла бы прийти ей в голову — вот уж поистине попранная гордость паче смирения!
Его она не винила ни в чем, но в собственных глазах — упала. Не столько оттого, что сделалась невестой сэра Уилоби, — этот факт отныне обрел для нее убедительность заряда дроби в сердце сраженной птицы, сколько от сознания, что она — раба, женщина, которая обязана беспрекословно принимать ласки своего властелина. Да, пусть ей гораздо приятнее любоваться первыми весенними цветами в саду, она должна быть покорна его желаниям, каждому его порыву. Клара испытывала стыд за всех женщин на свете. Всякий их шаг, оказывается, ведет к рабству — и к какому страшному рабству! Она уже не думала о себе: ее участь решена. Единственное, впрочем, на что она могла жаловаться, это — на преждевременность его ласки, да еще, быть может, на недостаточную чуткость, но об этом она предпочитала не задумываться. По правде сказать, она ни на что и не жаловалась. Она только удивлялась, как это человек не замечает, что его ласки принимаются неохотно, без сердечного тепла, а лишь с тупой покорностью? А если замечает, почему не воздержится от них? Вместо ответной нежности — рабское послушание! Небо и земля!
Она старалась быть к нему справедливой: да, он говорил с нею со всей нежностью влюбленного. И если бы не это бесконечное повторение слова «свет», она бы не нашла, к чему придраться в его речах, хотя каждым своим словом он прямо заявлял притязания на ее личность; что ж, поскольку она собиралась сделаться его женой, он был вправе так с нею говорить. Если бы только он не торопился заявить себя в роли признанного жениха!
Зато сэр Уилоби был в восторге. Именно так — с мраморно-холодным целомудрием Дианы — он и мечтал, чтобы его невеста отвечала на его ласки. Задумчивый румянец стыда, заливший ее щеки, говорил о ее божественной женственности, о полном ее соответствии его идеалу женщины.
— А теперь пойдемте в сад, душа моя, — сказал он.
— Я бы хотела подняться к себе, — ответила она.
— Я пришлю вам букет полевых цветов.
— Ах, пожалуйста, не нужно! Я не люблю сорванные цветы.
— Так я буду ждать вас на лужайке.
— У меня что-то разболелась голова.
Сэр Уилоби придвинулся к ней, весь — тревога и нежность.
— Ведь это же не настоящая головная боль, — сказала она.
Однако за то, что она вызвала участливое внимание жениха и дала ему предлог приблизиться, ей пришлось уплатить штраф.
На этот раз она кляла и себя, и его, и весь поносимый им свет, а заодно и свою злосчастную звезду. Она уже больше не мечтала об «испытательном сроке», а откровенно жаждала свободы. Дивясь собственной холодности, она думала о странном свойстве поцелуя: оказывается, можно отвечать на него и одновременно оставаться безучастной! Почему же она не вольна в себе? По какому чудовищному праву позволяет обращаться с собою, как с вещью?
