Оказывается, она отошла от дороги, прислонилась к неровному стволу рябины, судорожно прижав сумку и портфель с тетрадями к себе. Машины двумя потоками с обеих сторон дороги оживили улицу. Юлька увидела их. Они заставили подумать о времени. Подтянув рукав, долго смотрела на часы, пока не поняла, что на работу успеет с приличным запасом, даже если пойдёт пешком.

«Не хочу пешком. Не о том буду думать. А ехать-то с пересадкой — денег жалко. Да ну! Себя жалеть — денег жалко. Среди людей о дряни всякой не больно-то думается… Ладно, где здесь остановка?»

Утренняя теснота в троллейбусе оказалась чуть тише вечерней. Постоянно входящие люди постепенно оттеснили девушку вперёд. Перед кабиной водителя она ухватилась за поручни и почувствовала себя уверенней. По странной ассоциации она вспомнила давно прочитанный рассказ о человеке, который всё время старался замешаться в толпу или хотя бы пройти несколько шагов рядом с людьми, — и сейчас тщетно пыталась припомнить автора. Тогда рассказ оставил у Юльки чувство недоумения. Она-то всегда старалась выгадать момент, чтобы побыть в одиночестве. Теперь — поняла. Люди — единственное спасение от неотвязных, жутких мыслей. Кто же автор…

С переднего сиденья начала вставать старушка. Хотя лучше было бы назвать её старухой: при невысоком росте она умудрялась производить впечатление довольно рослой. Может, оттого что лицо у неё чуть длинноватое, с крупным красивым носом, и лицо — почти лик, красивый, правильно взрезанный долгими мягкими морщинами. Странно певучий лик.

Она встала к передним дверям и в воздух тревожно спросила:

— Ай откроет он мне? Нет ли?

— Не бойся, бабуля, постучим — откроет! — сверху вниз прогудел широкоплечий парень в куртке.

Троллейбус стал замедлять движение. Деловито сопя, с нижней ступени мимо старухи протиснулись трое шустрых мальчишек с толстыми ранцами.

Старуха перекрестилась в пустое пространство на ступенями:

— Благослови, Господи, и эту машину, и водителя хорошего, и путь мой лёгкий. И всем дорогу дай ровную… Спаси тебя Бог, водитель, хорошо довёз.

Она вышла, а водитель, за своей дверью не слышавший ни слова, повёл троллейбус дальше.

Юлька и не заметила, что затаила дыхание и улыбается. А потом скользнула взглядом по близко сидящим и стоящим — все, кто слышал негромкую речь старухи, улыбались. Трое школьников — нет, одна девочка среди них, вон косички по плечам струятся, — перешёптывались: «Как в церкви», а парень в куртке хмурил брови, как будто недоверчиво прислушивался к чему-то.

Юлька стояла у доски и растерянно глядела на шестой класс. А класс напряжённо смотрел на неё, хотя самые легкомысленные уже начинали тихонько хихикать.

— Ну… Это… которое называется… — снова попробовала Юлька и снова замолчала — в одной руке сборник диктантов, в другой — мел, которым она только что написала дату на доске.

В самом начале урока ей срочно понадобился некий предмет, но его наименование совершенно вылетело из памяти. Такое с нею уже случалось в этом классе и в прошлом году. Да что — в этом классе! Несколько раз за год, упорно думая о какой-либо проблеме, Юлька напрочь забывала какое-нибудь слово и порой до конца урока могла и не припомнить его. Дети с пониманием относились к выкрутасам своей учительницы. Юлька даже полагала: некоторые решили, что таким образом она проверяет их на сообразительность.

— Мел? — неуверенно предположил один.

— Тряпка? — Староста класса, высокая властная девочка, привстала, бдительно выглядывая дежурных. На неё зашикали: «Вон две лежат. Сиди на месте!»

— Юлия Михайловна, — тихонько позвали от двери. Из коридора улыбалась учительница физкультуры, протягивая в дверной зазор классный журнал. — Ребята забыли забрать с собой…

— Спасибо! — Юлька так обрадовалась, что почти беззаботно объяснила классу: — Именно о журнале я и хотела спросить! А теперь — выслушайте, пожалуйста, текст диктанта.

Она встала у окна, чтобы видеть всех, и начала диктовку.

Вскоре пришлось присесть: плохо склеенные страницы отнюдь не новой книги то и дело норовили выпорхнуть из обложки. Кроме того в сборнике оказалась целая куча разнокалиберных листочков: анализы предыдущих контрольных работ;, прошлогодние оценки, записанные второпях, чтобы не забыть сразу выставить в журнал; заметки, на что обратить внимание в работе над ошибками; небрежные рисунки и уж совсем посторонние записи. И все они тоже выжидали момента скользнуть на пол.

Дожидаясь, пока дети допишут очередную фразу, Юлька с интересом развернула сложенный лист и хмыкнула, прочитав: «Влюбиться, что ли, скуки ради… Уж больно ровно жизнь течёт. Попробовать на вкус страданий, смешать с мечтами горький мёд. Влюбиться сразу, безнадёжно. Со зла ночами слёзы лить. За кем-то очень осторожно глазами тайными следить».

Да уж, был момент в её жизни несколько лет назад, когда только работы в школе показалось маловато. Захотелось чего-то, хотя бы придуманного. Как беззаботно писала она о своём желании, как легкомысленно представляла, что должен испытывать влюблённый человек. Показать бы листочек Олегу… Ой, нет! Сочтёт ещё пустышкой.

«А что, тебе хочется выглядеть более значимой в его глазах, чем ты есть на самом деле? — насмешливо вопросила себя Юлька. — Ты же ничего такого к нему не испытываешь. По ночам не ревёшь из-за него. Да и отношения не совсем безнадёжные — с его стороны хотя бы. И почему первым вспомнился Олег, а не Влад? Наверное, потому, что Олег говорит о своём отношении, а Влад таинни… таимничает? Таинничает? Таинствует? Фи — таится! Ты, мать, сосем уж до ручки дошла! То как журнал называется, забыла, то слов подобрать не может. А Олег… А что Олег? Стоп! — Юлька отчитала следующее предложение диктанта, дала первую фразу для записи и продолжила раздумья. — А что — Олег? Когда я о нём думаю, мне всегда представляется густой тенистый сад. И дом на двоих… Ты проснёшься, а в окно стучит дождь, посланный мной, навеянный мной…»

Первые строки, как всегда, пришли легко, будто вычитанные откуда-то, а дальше пошла очень забавная игра, которая Юльке и нравилась, и казалась смешной:

— Пишем. Солнце едва показалось над горизонтом… — «В нём тихонько имя прозвучит…»

— … когда мы отправились на… — «… сном, смытым с стекла небесной водой».

— … отправились на речку… — «Шелестом трав…»

— Поставили точку, вернулись к началу предложения — проверяем. Следующее предложение — сложное по составу. Выслушайте его внимательно… Саша, внимание сюда, я диктую: Его лучи едва касались… — … плеском дождя я прошепчу: «Откликнись, жду тебя!» — Кто не успел дописать, поднимите руки. Так, хорошо. Работаем дальше.

«Присутствие в двух наложенных друг на друга пространствах, и, причём, в обоих совершенно машинальное присутствие. Это что: умение жить на двух уровнях или откровенная халтура? — Юлька, со звонком оставшись в пустом кабинете, сосредоточенно и невидяще взирала на солидные пачки тетрадей. Наконец увидела. — Успею проверить за урок? Домой брать не хочется… А куда я листок со стихами сунула? Ага, вот. Закончить или бросить? За вязанье взялась — так и всё остальное, будь добра, до конца доводи давай. „Откликнись, жду тебя“. Странно, чего Олегу откликаться, если он сам постоянно рядом со мной? Ладно, не отвлекайся».

Листок был вложен в пособие и благополучно был бы забыт, если б Юлька не представила себе, как Олег наклоняется к ней поцеловать: его глаза, вновь поймавшие её взгляд в железный капкан; его горячее дыхание на её губах — и гулкая пустота подъезда, и — мир, ограниченный его жёсткими тёплыми руками.

Резко вставать Юлька никогда не умела. Стул за спиной попытался удержаться на задних ножках, но медленно и торжественно грохнулся. Слава Богу, спинка не отлетела. Юлька, не успевшая подхватить предмет мебели, бережно водворила его на место. Над чем — над чем, а над школьной мебелью именно ей, учителю, трястись надо, с нежностью к неё относиться надо, ибо школьная мебель — корова священная, золотая — в полном смысле этого слова: и в парты, и в стулья каждый год вкладываются такие деньги, что уже за десять лет использования мебель превращается в бесценную… А Юлька развоевалась. Из-за чего? Ах, да.