— Юль, сразу видно человека, витающего в облаках, — настоящего филолога. Да ты сейчас обязана каждую вещь обхаять, чтобы эти цены ещё вдвое сбить!

— А получится? — засмеялась Юлька.

— Так блат же! Вот давай посмотрим. Этот плащ — могу уступить десять процентов.

— Да, но он ведь и так…

— Куртка и кожаный пиджак — тоже по десять. Джинсы — процентов пятнадцать сбавлю. А вот мелочь не уступлю. Она и так идёт почти по себестоимости. А, чуть не забыла. Обувь у тебя какого размера?

— У тебя и обувь есть?

Люда полезла в свою необъятную сумку и вынула сапоги и ботинки.

— Примерь-ка.

— Настоящая кожа? — недоверчиво спросила Юлька. — Слушай, это же мой размер!

Ещё минут через пять они сидели, составляли список отобранных Юлькой вещей и занимались математикой.

— Люда, ты мой ангел-спаситель! Ты просто не представляешь… Люда, а ты не могла бы завтра зайти за деньгами? Или лучше я к тебе, куда скажешь…

Молодая женщина пересчитала деньги и деловито успокоила Юльку:

— Не торопись. Основную сумму ты мне уже заплатила. Остальное я подожду. Хотя… Юль… Может быть, у ваших у кого деньги есть? Лучше ты у них в долг возьми, тогда лишний раз ни тебе, ни мне не надо будет беспокоиться.

— Идея! — восхитилась Юлька и вылетела из кабинета.

После недолгого прощания Люда исчезла. А Юлька мгновенно натянула новые ботинки вместо старых, истоптанных и давно потерявших форму; свой старый плащ сложила на нижней полке шкафа с плакатами (домой и так теперь придётся слишком много тащить). А на вешалке висел теперь тяжёлый солидный плащ. Кожа пахла терпко и радостью новой вещи.

До конца урока Юлька успела ещё раз сбегать в учительскую и выпросить два пакета для остальных вещей.

Люда остановилась на углу школы, где нет окон, огляделась и вытащила из кармана куртки мобильник.

— Господин генерал! Докладываю: диверсия прошла благополучно, противник ни о чём не подозревает и счастлив безмерно!

— Ты уверена, что она тебя не раскусила?

— Ну, Олег Владимирович, за кого вы меня принимаете? Я сыграла роль деловой женщины просто гениально. Никаких сантиментов о прошлом — всё внимание товарам и ценам.

— Что она взяла?

— Почти всё. Деньги, как вы и говорили, у неё были. Чуть-чуть только призаняла.

— Значит, он ей уже заплатил…

— Олег Владимирович, я во вкус вошла. Может, ей ещё и косметику принести? Помаду там, тени, а то у неё страшненькие.

— Что значит — страшненькие?

— Ну, помада из дешёвых, с губ расплывается. Карандаш у неё явно грубоват и нестойкий… Ещё бы ей неплохо было ресницы подчеркнуть. Я уже знаю, какую тушь можно предложить…

— Честно говоря, я бы предпочёл, чтобы на её губах вообще помады не было.

— Ну, так это вы. А девушке…

Серая ворона тяжело села на ветку боярышника в двух шагах от Люды. Сначала девушка от неожиданности вздрогнула: не так часто вблизи увидишь эту птицу. А приглядевшись, оцепенела: ворона немигающее смотрела на неё влажными глазами, а из полуоткрытого клюва капала мутно-красными шариками кровь.

— Люда, что-то случилось? Почему ты замолчала?

— Олег Владимирович… Тут… В общем, потом…

— Нет, сейчас.

— Птица здесь, ворона. Кажется, больная…

… Влад замкнул последнюю паутинку. Видимая его неподвижному взгляду паутина медленно осветилась розовой пушистой волной к центру пересечения и так же медленно обвисла. Всё. Первый есть.

… Люда судорожно вздохнула. Чёрные глаза вороны внезапно поблёкли, и птица, неловко раскинув чёрно-серые крылья, провалилась сквозь кустарниковые ветви к корням дерева. Девушка машинально шагнула к ней посмотреть. Неподвижное тело вороны с нелепо раскоряченными крыльями застряло в ветвях. Люда без раздумий подняла птицу, сложила крылья вместе («Бедненькая, хоть лежать будешь спокойно!») и припрятала в густом кустарнике со стороны газона. Лишь бы мальчишки не заметили.

— Олег Владимирович, она умерла. Жалко.

— Ты там не стой. Иди к машине. Приедешь — всё расскажешь подробно.

И Люда поспешила к машине, где её ждал один из сотрудников фирмы.

–

… Сальные волосы крысиными хвостами спускались к его лбу, не столько пряча обширные залысины, сколько подчёркивая их, а заодно обнаруживая странную форму головы — форму перевернутой груши. Кроме того у пьяницы, копавшегося в мусорном ящике на задворках небольшого кафе, на плосковатом лице недобро поблёскивали такие жен плоские, будто вдавленные свиные глазки. Бомжем его никто не назвал. Скорее, он являлся тем безработным, кто уже давно махнул на себя и на мир рукой и живёт теперь от пособия к пособию, а между ними промышляет сбором пустых бутылок и банок, а то и тем, что плохо лежит. И всё это во имя одной всепожирающей цели — выпить. Этого пьяницу жена вчера в очередной раз выгнала из дому. Сама она получала пенсию, и он искренне не мог понять, почему, почему бы её не расщедриться хоть в день пенсии и не отметить его бутылкой. Желание жены «жить как все» казалось ему по крайней мере странным. За каждым домашним предметом он ясно различал сияние бутылки, отнюдь не пустой. И вчера вечером жена застукала его набивающим карманы чайными ложечками из кухонного шкафчика…

И вот он висит на проржавевшей стенке «мусорки», разгребает выворачивающее вонючее дерьмо, и ага, вот что-то блеснуло…

Он нетерпеливо раскидал отходы, осторожно вытянул за горлышко бутылку и разочарованно швырнул её обратно. Надбитая. Не возьмут. Он постоял у «мусорки», машинально продолжая обыскивать глазами её поверхность, один раз искоса зыркнул на женщину, пересекавшую двор. Попробовать присоединиться к тем, кто поудачливее?..

Он нерешительно сделал шаг от мусорного ящика и внезапно согнулся от резкого удара в живот. Ничего не соображая, дёргая широко раскрытым ртом от боли и тараща светлые глазки, быстро краснеющие от слёз, он никак не мог разогнуться: боль ворочалась в животе и пожирала его изнутри. Потом подломились ноги, и он упал коленями в грязную жижу, бензиново-разноцветную, и дёргался, пока не рвануло по глазам чем-то остро-фиолетовым…

Он медленно разгибался, затем неожиданно пластично перетёк из коленопреклоненного положения в стоячее. Минуты назад дряблое и одутловатое, лицо его резко обострилось, превратившись в маску самодовольного, но озлобленного превосходства. Он внимательно оглядел свои руки, потрогал своё лицо, и недовольная гримаса тенью обвеяла маску, когда существо в человеке поняло, какую телесную оболочку обрело.

Выходя из тёмного двора на предвечерне туманные от сероватой мороси улицы, он оглянулся. Глаза его блеснули кошачьим сполохом, но не желтоватым или зеленоватым, а неоново-фиолетовым.

… Юлька открыла дверь, толкнула её и внесла в квартиру две битком набитые сумки.

— Это кто там пришёл? — задорно спросила мама.

— Ты всё равно не поверишь! — в тон ей откликнулась девушка.

— Ну-ка, ну-ка, посмотрим!.. Голос весёлый, не устала, да?

Мама появилась из кухни, вытирая руки полотенцем, и остановилась.

— Юленька, что это? Богато как смотрится! Красота-то какая… — шёпотом закончила мама. — Повернись-ка, посмотрю сзади… Господи, откуда такая красота?

— Это ещё что! Ты сюда посмотри! — Юлька распахнула плащ и притопнула ботинками.

На изумлённые причитания мамы из зала выглянул отец. Крепко, как припечатал, обновку одобрил и поинтересовался, не голодна ли дочь.

Мама бросилась было на кухню, но Юлька, с трудом и в спешке освободившись от обувки, потащила сумки к себе в комнату, и мама, разрываемая необходимостью накормить дочку и желанием утолить своё любопытство, не выдержала и присоединилась к Юльке. И было полчаса рассказа и демонстрации вещей.

Потом Юлька ела — и рассказывала заново. Она была готова повторить повествование о странном и волнующем происшествии, так богато одарившем её, только бы постоянно озабоченная нехваткой денег в семье мама продолжала восторженно ахать. «А послезавтра — аванс! — радостно напоминала себе Юлька. — Наши-то дали в долг именно под аванс! А деньги, припрятанные от Владова аванса можно потратить завтра, в методический день! Идём по книжным! Ура! Живём. В общем, здорово».