… И слёзы прорвались. Хорошо, что Юлька успела выскочить из дома. И хорошо, что около дома есть мохнатые величественные ели. Странно, на улице уже зима. Девушка встаёт так, чтобы заснеженные еловые лапы укрыли её. Закрыли от ненавистного дома. Она ещё понимает, что причина обиды кому-то покажется смешной и глупой. Но для неё это катастрофа. Слово — и Юлька, глуша плач, тихонько завыла, вцепившись зубами в палец: ощутимой болью пересилю боль душевную! Выревусь, но слёз моих никто не увидит!

… Снова асфальт. Теперь Юлька видит третьего. Это парень, взрослый, широкоплечий и странно спокойный. Кажется, девушка смотрит на него глазами Рыбы, так как видит и пьянчужку, а женщины нигде нет. А ещё Рыба чувствует к парню странную благодарность. За что — Юлька пока не разобралась. Небольшое удивление: благодарность — тонкая чувственная струйка в потоке готовности быть рабыней парня. Нет, не из благодарности.

Юлька, словно голову упрямого ученика, что-то «повернула» в Рыбе, так что Рыба уставилась в самое себя. Ничего себе — иерархическая лестница. Сочетание слов явилось немедленно, будто Юлька решала кроссворд. И на этой лестнице женщина-Рыба находилась в самом низу, в то время как парень занимал верхнюю ступеньку.

По отдельно мелькнувшей сторонней мысли Юлька поняла, что пьянчужка (ещё одна сторонняя мысль — Первый. Имя, что ли?) занимает ближайшую к парню позицию.

Потом девушке захотелось посмотреть, каким образом она получила нужное сочетание слов. Она вяло попыталась просмотреть тёмную массу в голове Рыбы, но заметила лишь, что масса пронизана стройной светящейся структурой.

Женщина мешала. Она продолжала смотреть в себя одновременно с Юлькой. Юлька видела её глаза, медленно растущие и заполняющие пространство в голове. Вместе с их ростом таял сюжетный сновидческий слой. Вскоре он внезапно оборвался. За мгновение до обрыва Рыба резко оглянулась на парня. Тот почти равнодушно сказал: «Здешняя Хозяйка…»

Большая буква ощущалась буквально кожей (даже во сне Юлька поморщилась — «буква буквально». Первая оценка за сочинение включает минус за речевую ошибку. «Голубушка, у тебя, случайно, не истерика — думать сейчас о таких вещах?»).

Девушка почувствовала облегчение женщины-Рыбы и остатки сновидческого слоя просто сморгнула.

… Плакать она перестала. Но не избавилась от накатывающих порывов снова разреветься. И для слёз достаточно только одной мысли — о доме. Одного взгляда на него, на расчищенную от снега дорожку, так многообещающую предлагавшую зайти. Пять этажей, два подъезда. Дом ухмылялся над Юлькой раззявленным жеманным ртом-дверью, и уже не людей в нём, а его самого она не хотела видеть. И если от первого ощущения обиды она испытывала беззащитность, то сейчас тональность сменилась.

Она ещё боялась поднять глаза — платочек совсем мокрый, нахлынут слёзы — чем вытереть? — боялась даже шевелиться, а левая ладонь уже сжалась в дрожащий от напряжения кулак. «Ненавижу этот самодовольный дом! Ненавижу… Взорвать бы его ко всем чертям! Чтобы рушился медленно-медленно! В пыль и крошево… Чтобы больше никого не обидел!»

Издалека кто-то заполошным тоненьким голоском уговаривал: «Не спеши, там же люди!» А Юлька раздражённо отмахивалась: «При чём тут люди? Мне, главное, дом этот уничтожить, чтобы больше никого не обижал!» Писк доносился из последних сил: «Но ведь в доме-то люди!» И тогда она окрысилась на непрошеного защитничка: «Да, люди! Благодаря именно им появился именно такой дом! И там человек, из-за которого мне хочется убить целый дом — хотя бы в мыслях! Почему бы этому человеку не спасти всех в этом доме? Ведь он виноват в происходящем, он обидел меня и заставил чувствовать себя… униженной!» И она продолжала представлять — с наслаждением — взрыв из киношки: дом вздрагивает; пятый этаж, сминаясь, вламывается в четвёртый — и ниже, ниже — во взрывах пыли и разлёте мелкого камня…

… Она в парне встаёт навстречу двум крепким фигурам в форме. Те идут уверенно. В руке одного пляшет короткая толстая палка. Но и она в парне ничего не боится, а почему-то чувствует совершенно неожиданный для ситуации голод. Она сглатывает, увлажняя пересохшее горло, и почти бежит к фигурам, недоумённо замедляющим шаг.

… Низкое облачное небо над домом вспыхнуло и словно оплавило крышу. Дом содрогнулся и мятым воздушным шариком начал усыхать сверху донизу. Девушка стояла, держась за еловую лапу. Холодные иголки прокололи варежку, тыкались в ладонь. А она смотрела на умирающий дом, и внутри была пустота.

Троллейбусы через её остановку начинали ходить в пять двадцать утра. Она вышла в четыре двадцать. Ей повезло. Подъехавший, был, наверное, дежурным, и Юлька с радостью влезла в него с тёмной, одиноко-пустынной остановки со всем своим грузом — портфелем и пакетом, тяжёлых от тетрадей, проверенных дома.

Кроме Юльки, в салоне спала — крепко и сладко — юная парочка. Спала, обнявшись, от холода дыша друг в друга. Из-за этой парочки водитель на перекрёстках мягко снижал скорость, чтобы не беспокоить… Или девушка всё выдумала, и водитель просто очень хороший оказался?..

Сама же Юлька оправдание собственным действиям находила в укоряюще-утешительной поговорке: «Дурная голова ногам покою не даёт».

Пробуждение от сна получилось весьма впечатляющим. Сначала прямо во сне её затошнило от зрительного и чувственного растроения: она начала видеть мир глазами сразу всех трёх своих странных знакомцев. Глаз не успевал зацепиться за разглядываемое — ракурс тут же менялся, а то и наслаивался один на другой. Но, оказалось, это ещё ягодки.

Стараясь сосредоточить взгляд на происходящем и то и дело меняя свои «очки», девушка очутилась в гуще молниеносно развернувшихся событий.

… А дом всё падал…

А потом Рыба увидела: парень сгорбленным псом припал к руке неподвижно лежащего человека в форме. Вот он оборачивается, подбадривающе кивает на второго лежащего. Рыба идёт следом за Первым, мельком замечает рот парня — перепачканный чёрной жидкостью…

… Зажав рот, Юлька вскочила с кровати и побежала в ванную. Ждала над раковиной долго, недоверчиво прислушивалась к себе. Судорожных позывов к рвоте больше не было. И девушка вернулась в комнату.

— Переживания дня во сне отразились, — тихонько сказала в воздух и добавила: — Спать боюсь. Надо бы записать приснившееся.

И записала в свой «сонный» блокнот.

И, как часто бывало, начала перелистывать записи с первой, уже обтрепавшейся странички. Хорошо знакомые строки успокаивали. Хотя… Юлька вернулась на предыдущую страницу: «Я стою перед домом — уже перед развалинами…» Прочитала строку ещё раз, внимательно перечитала всю страницу. И вдруг что-то подтолкнуло память. А ведь не впервые она видит сон о разрушенном доме.

Пришлось достать платочек из косметички: лицо мгновенно покрылось потом. Сначала она только промакивала лицо: ставшую необычно чувствительной, кожу обжигающе свербило от выступающей на ней влаги. Затем она уже просто придерживала платок на лице и с каким-то затаённым испугом подсчитывала записи о разрушенном доме.

… Пустой троллейбус гулко захлопнул дверцы и отъехал, опахнув Юльку суховатым, пахнущим снежной крупой воздухом. Девушка повернулась было к пешеходной дорожке — и вдруг обернулась. Опять! Опять!.. От остановки отъезжал не пустой, а набитый людьми транспорт, пассажиры слегка шевелились, устраиваясь в тесноте поудобнее; в зазоре дверей торчал кончик шарфа… Троллейбус набрал ходу (Юлька сморгнула сухость в глазах) — вот он проехал освещённое фонарями пространство, и там, в утренней темноте, люди покинули помещение на колёсах. Троллейбус удалялся огромной пустой коробкой… Блазнится…

Дорогу она помнила хорошо: чуть наверх, потом направо, к еловым аллеям, где, окружённая высотными домами, и пряталась та пятиэтажка.

«Я всегда думала, что моя жизнь монотонна, без каких-либо катаклизмов и потрясений. Надо было почаще читать „сонный“ блокнот. Все мои приключения, оказывается, проходят во сне. Или случаются в жизни, но я о них не знаю, а во сне они отражаются. Как пещера. Я в ней была, но не знала о том. Как этот дом. Он есть, но во сне с ним что-то страшное…»