— Дорогие мои, хорошие… — робко начал Женя. — Спасибо вам большое за добрые слова. Я бесконечно счастлив, что мы все вместе…

Неожиданно распахнулась дверь, и в гримерную ввалились Юрка Косарев и Людка Соловьева, сгибаясь под тяжестью огромной алюминиевой кастрюли, наполненной доверху горячими пирожками.

— Это мы, дети весны! — продекламировал Косарев и водрузил кастрюлю на стол.

— Любкины пирожки принесли! — подхватила Соловьева.

Все хором загалдели, Скорик не растерялся и громко продолжил:

— Я бесконечно счастлив, что мы все вместе собрались здесь, чтобы отведать роскошных пирогов роскошной женщины и роскошной актрисы Любани Ревенко. Ура, товарищи!

— Ура!! — подхватили голодные актеры и жадно накинулись на пирожки.

Кто-то целовал ее маслеными губами в щеку, кто-то толкал хвалебные речи, девки спрашивали рецепт.

Любанька отмахивалась от комплиментов и, как заправская подавальщица, выкрикивала:

— А ну, налетай! Кому с мясом, кому сладкие, кому с грибами! Налетай! А вот кому с капустой!

Любка нагнулась и вытащила из-под стола туристскую сумку, расстегнула «молнию» и извлекла из нее огромный противень с пышным пирогом. Раздался рев восторга, трое мужиков кинулись было ее качать, подняли на руки, но, не удержав веса, вся компашка дружно грянулась оземь. Любаня хохотала до слез и только тоненько повизгивала:

— Ну, дураки, ой, дураки!..

Кирилл не спускал с нее глаз.

— Ну, старик, а что я тебе говорил? Классная баба! — уплетая горячий пирожок, приставал к Кириллу Миронов. — Ты, главное, не тушуйся. Пойдем, бякнем с ней.

— Сделал дело и отвали, понял? — Кирилл не знал, как отделаться от подвыпившего Борьки. Он достал из-за кресла рыбный рулет и незаметно засунул его за зеркало.

— А вот это правильно, — икнул Борька. — А то все сожрут, и завтракать будет нечем. Только не забыть бы…

— А ты запиши, потому что завтракать ты, Миронов, будешь один.

— Не понял? — протянул Борька. — Это у него только видуха такая примятая, а вообще-то он вкусный. Мы с отцом жрали, и ничего!

— Вот и на здоровье. Я планирую позавтракать в другом месте.

— Эй, а я?.. Один, что ли, в общагу попрусь? — обиделся Борька.

— Сказано тебе, проваливай.

— Ну, потом не жалуйся, если на лавочке промокнешь. Я тебя предупредил.

Миронов цыкнул зубом и направился к Соловьевой.

Любка чувствовала себя наверху блаженства. Она, вечно ощущавшая себя изгоем, впервые оказалась в центре всеобщего внимания. Ее сегодня похвалили и Женя Скорик, и Галка Белякова, и все работники постановочной части. И даже сам худрук, проходя мимо, молча потрепал ее по плечу. Это был настоящий триумф. Все ее мучения и труды вознаградились сторицей, завистники наконец заткнулись и, льстиво улыбаясь, трескали ее пироги.

Она прокручивала в голове сегодняшний вечер и с наслаждением все повторяла и повторяла про себя свою коронную фразу про мальчиков с усами.

Любка уже успела договориться с костюмершами, чтобы те зашили ей платье на живую нитку, роковой гвоздик обвела меловым кружком и, лукаво улыбаясь, ткнула в него носом Лешку Егорова, бригадира монтировщиков. Тот клятвенно пообещал ей, что, даже если рухнут декорации, гвоздь останется на месте. Любаня собиралась проделывать этот трюк снова и снова. Вот только текст надо будет, конечно, произносить погромче, чтобы подпустить пафосу. Она рассчитывала на законные аплодисменты.

Любке грезились новые роли, от шампанского голова слегка кружилась, из окна веяло пьянящим запахом распустившейся сирени, она обожала весь мир. К тому же молодой человек, который пришел с Борькой, испепелял ее взглядом из дальнего угла. Он был невероятно красив, девчонки засматривались на него, некоторые из них пытались завязать с ним разговор, но он был со всеми вежлив и холоден и смотрел только на нее. Сердце колотилось, но она не доверяла себе и старалась не обращать на него внимания, хотя исподволь и поглядывала в его сторону.

Присмотревшись, Любаня нашла, что он похож на лорда Байрона. Благородный профиль, копна темных волос, статная осанка, аристократическая пластика. Даже сигаретой, зажатой в длинных пальцах, он затягивался как-то по-особенному, не так, как все, и деликатно выпускал дым в сторону, а не в лицо приставучим собеседникам. Ее распирало любопытство, была в нем некая демоническая тайна. Но она не осмеливалась расспрашивать о нем, боясь спугнуть пошлым ответом или циничной ухмылкой какое-то робкое чувство, теплой волной поднимавшееся в ее душе.

Охваченная эйфорией, Любаня не удивилась, когда к ней подвалил жирный критик из популярной молодежной газеты и, бегая по ней глазками-буравчиками, ласково прихватил ее под локоток и отвел к окошку.

— Дорогая моя, я, к сожалению, не видел спектакля, но все только о вас и говорят. Вы, голубушка, подаете огромные надежды. Непременно буду на премьере и обязательно напишу в статье о вас. Вы, милочка, не только хорошая актриса, но и очень красивая женщина и превосходная хозяйка. Поделитесь секретом, как вы все успеваете?

— Да нету никакого секрета. — Любка аккуратно сняла со своего бедра его пухлую лапу. — Я ночью их пекла. Просто попросила в буфете, чтобы подогрели в духовке. Вот и все.

— Вы прелесть, — растекся критик.

— А что касается роли…

Вдруг раздался густой гитарный перебор, и кто-то выкрикнул:

— Любаня, спой!

Любка осеклась на полуслове и не поверила своим ушам. Никто, кроме домашних, никогда не просил ее об этом.

— А и вправду, Любаша, спой. Пожалуйста, — обратился к ней Скорик. — Я только слышал, что ты поешь, но никогда не слышал как. К сожалению… Видно, это мой режиссерский промах. Я, наверное, упустил что-то важное.

Любка растерялась и заметалась раненой птицей, неловко прикрываясь подносом с пирогами.

— Пожалуйста, Любочка, спой! — Возбужденная Галка Белякова, сверкая влажными, раскосыми глазами, отняла у нее поднос, кто-то молниеносно перехватил его, Галка нежно взяла ее за руку и вытащила на середину гримерной.

Любанька испуганно озиралась и вдруг увидела Сашку Либерзона — гитариста из оркестра. Когда-то она помогала ему разучивать романсы из спектакля «Банкрот», которые исполняла Нателла Герасимовна. Любка втайне надеялась, что скоро их знание пригодится и ей самой. Любка подошла к Либерзону, склонилась над ним, тихонько задала тональность. Но тот поковырялся в струнах и беспомощно развел руками. Все затихли. Те, кому не досталось стульев, расселись прямо на полу, кто-то поднес ей стакан с водкой. И так ей захотелось еще раз сверкнуть в этот волшебный вечер, что она, сама от себя не ожидая такой смелости, сделала глоток и, даже не закашлявшись, решительно объявила:

— Я буду петь а капелла.

Никто не возражал. Любка собралась с духом, взяла дыхание и глубоким меццо-сопрано затянула:

Воцарилась гробовая тишина. Ребята влет поняли, о чем она поет. Все знали ее ситуацию, но ни при каких обстоятельствах Любаня ни с кем не делилась тем, что с ней произошло. Это раньше она направо и налево болтала о своем мифическом романе с Алтыновым, но после того как родила сына, замкнулась и закрыла эту тему навсегда. Это была первая Любанькина прилюдная исповедь. Вряд ли она решилась бы на такое на трезвую голову. Даже у злой на язык Соловьевой намокли глаза, а верная подруга Галка Белякова подползла поближе к Любане, чтобы в критический момент утащить ее в коридор. Но Любаня уже никого не видела и не слышала. Все в ней перевернулось, она говорила сама с собой. Глаза ее стали совершенно прозрачными, но голос не дрогнул, красиво выпевая каждую ноту, и ни одна предательская слеза не скатилась по щеке.