Обратимся теперь к нашим дням и поговорим о некоем флорентийском художнике и о морском пирате. Жил во Флоренции Томмазо Липпи, у которого был сын по имени Филиппо[191], Когда отец умер, мальчику было восемь лет, и бедная мать, оставшись без всяких средств к жизни, отдала его в монастырь кармелитов. Маленький монах, вместо того чтобы обучаться грамоте, целыми днями портил бумагу и стены, набрасывая рисунки; увидя это и узнав о пристрастии монашка, настоятель дал ему возможность заниматься живописью. В монастыре была часовня, заново расписанная одним знаменитым художником[192]. Она очень нравилась фра Филиппо Липпи (так звали в обители нового монаха), и он целые дни проводил там, работая вместе с другими учениками, и настолько превзошел остальных в ловкости и мастерстве, что у всех, кто его знал, составилось твердое убеждение, что в зрелом возрасте он будет величайшим живописцем. Но фра Филиппо и в молодости, не говоря уже о зрелых годах, так превосходно владел кистью, что создал много удивительных творений в монастыре кармелитов во Флоренции и в других местах, где их теперь можно видеть. Слыша постоянные похвалы и пресытившись монастырской жизнью, он сбросил с себя монашескую одежду, хотя и был произведен в диаконы. Много прекрасных картин написал он для Козимо Медичи Великолепного, который его всегда очень любил.
Но художник был выше всякой меры сластолюбив и большой охотник до женщин. Если он встречал женщину, которая ему нравилась, он не останавливался ни перед чем, лишь бы овладеть ею. Когда на него находила такая блажь, он или совсем не рисовал, или рисовал очень мало. Однажды фра Филиппо писал картину для Козимо Медичи, которую тот собирался преподнести папе Евгению Венецианскому. Великолепный заметил, что художник частенько бросает работу и пропадает у женщин, и велел привести его домой и запереть в большой комнате, чтобы он попусту не терял времени. Но тот с трудом просидел три дня, затем ночью взял ножницы, нарезал из простыни полосы и, таким образом вылезши из окна, провел несколько дней в свое удовольствие.
Как-то раз Козимо Великолепный, навещавший его каждый день, не найдя его дома, страшно рассердился и послал его разыскивать, но потом разрешил ему работать, как ему вздумается, и тот с рвением исполнял его заказы; Козимо говаривал, что фра Филиппо и ему подобные суть вдохновенные богом редкостные и высокие таланты, а не вьючные ослы.
Однако вернемся к тому, что заставило нас завести о нем разговор, и покажем, что талант уважается даже варварами. Как-то Филиппо был в Марке Анконской и отправился со своими друзьями прокатиться на лодке по морю. Внезапно появились галеры Абдул Маумена, великого берберийского корсара того времени, и наш добрый фра Филиппо вместе со своими друзьями был захвачен в плен, закован в цепи и отвезен в Берберию, где в тяжелом положении находились они года полтора, и Филиппо пришлось держать в руке вместо кисти весло[193]. Но как-то раз, когда из-за непогоды нельзя было выйти в море, его заставили рыть и разрыхлять землю в саду. Нередко приходилось ему видеть там Абдул Маумена, своего господина, и вот однажды пришла ему фантазия нарисовать его на стене в мавританской одежде, и это ему удалось так хорошо, что тот вышел совсем как живой.
Всем маврам это показалось каким-то чудом, потому что в их краях не принято ни рисовать, ни писать красками. Тогда корсар велел освободить его от цепей и стал обращаться с ним, как с другом, и из почтения к нему поступил так же с его товарищами по плену. Много еще написал красками прекраснейших картин фра Филиппо для своего господина, который из уважения к его таланту одарил его всякими вещами, в том числе и серебряными вазами, и приказал доставить его вместе с земляками целыми и невредимыми в Неаполь.
Поистине, столь велика сила искусства, что даже варвар, наш исконный враг, осыпал наградами тех, кого мог навсегда оставить у себя, как рабов. Не меньшей любовью пользовался талант фра Филиппо и на родине. Ему представился случай сойтись с прекрасной молодой флорентийкой по имени Лукреция, дочерью Франческо Бути, от которой у него родился сын, тоже названный Филиппо (впоследствии он стал знаменитым живописцем[194]). Папа Евгений видел много славных творений фра Филиппо и так его любил, ценил и баловал, что даже хотел снять с него сан диакона, чтобы дать ему возможность жениться на Лукреции. Но фра Филиппо не захотел связать себя узами брака, слишком любя свободу.
Часть вторая, новелла IX
Всевозможные злоключения и печальная смерть двух влюбленных: один умирает, приняв яд, другая — от великого горя
Думается мне, достославный синьор мой — если только благородная любовь, которую я питаю к своим родным местам, не обманывает меня, — что вряд ли найдется в прекрасной Италии город, который мог бы соперничать с Вероной в живописности местоположения, в красоте реки, подобной Адидже, что величаво несет свои прозрачные воды, деля город почти пополам, и в изобилии товаров, присылаемых Германией. Солнечные поля, веселые долины и плодородные зеленеющие холмы окружают его со всех сторон. Я уже не говорю о множестве источников с отменно чистой и свежей водой, что служат для удобства горожан, о четырех прекраснейших мостах, перекинутых через реку, и о славных памятниках старины, рассеянных по всему городу. Однако я начал свой рассказ не для того, чтобы осыпать похвалами свое родное пепелище, которое и без того заслуживает всяческого восхваления и почестей, — я хотел поведать вам о печальном событии, об ужасном несчастье, происшедшем в нашем городе с двумя благороднейшими влюбленными.
Во времена синьоров делла Скала[195] в Вероне среди горожан, известных своим богатством и знатностью, славились два семейства — Монтекки и Капеллетти. Между ними, не знаю уж по какой причине, возникла жестокая и кровавая вражда. В различных столкновениях — ибо каждый из родов был силен — многие из Монтекки и Капеллетти, а равно и их сторонников были убиты, отчего взаимная ненависть все возрастала. В те дни властителем Вероны был Бартоломео делла Скала[196], приложивший много старания, чтобы примирить эти два враждующие рода, но порядка навести никак не мог, ибо ненависть прочно укоренилась в их душах. Тем не менее со временем вражда эта несколько приутихла, по крайней мере прекратились постоянные кровопролитные стычки, и если юноши встречали на улице стариков враждебной стороны, то уступали им дорогу.
Случилось как-то после рождества, что повсюду стали устраивать праздники, на которых был обычай появляться в масках. Антонио Капеллетто[197], глава своего рода, тоже устроил пышный праздник, куда были приглашены знатнейшие синьоры и дамы. Там можно было увидеть почти всех славных юношей города. Пришел туда и двадцатилетний Ромео Монтеккьо, выделявшийся среди молодежи Вероны своей красотой и учтивостью. Был он в маске и вместе с другими приглашенными проник в дом Капеллетти, когда наступила ночь. Ромео этот был в те дни пылко влюблен в одну благородную даму и в течение двух лет безутешно по ней вздыхал; направлялась ли она в церковь, или еще куда, он всегда следовал за ней по пятам, но она не удостаивала его взглядом. Он писал ей письма, засылал своих посланцев, но жестокосердная дама никогда даже не улыбнулась страстному юноше. Тяжело было Ромео переносить столь жестокие страдания, и он уже подумывал, непрестанно сокрушаясь о своей участи, покинуть Верону на два-три года и отправиться в путешествие по Италии, дабы забыть о своей страсти. Однако затем, охваченный безумной любовью к даме, он стал порицать себя за столь безрассудную мысль и решил ни в коем случае не покидать Верону. Иной раз на него находили сомнения, и он говорил себе: «Зачем я буду следовать за ней повсюду, если это не сулит мне никакой радости? Не нужно мне сопровождать ее в церковь и бывать там, где она. Быть может, пламя моей любви постепенно угаснет, если я не буду видеть ее прекрасных очей». Но — увы! — все рассуждения его были тщетны, ибо чем суровее она была и чем меньше надежды у него оставалось, тем крепче становилась его любовь, и стоило ему не повидать своей дамы лишь один день, он начинал испытывать мучения. Он был столь упорен и настойчив в своей страсти, что некоторые друзья его стали опасаться, не зачахнет ли он, и много раз любовно увещевали его отказаться от этой затеи. Но Ромео так же мало обращал внимания на их слова, как дама на его ухаживания.
