Джулия из Гацуоло, будучи обесчещена, бросается в Ольо и погибает

Наш синьор Пирро, маркиз Гонзага и властитель Гацуоло, раскинувшегося на том берегу реки Ольо, что обращен к По и уже долгое время находится во владении рода Гонзага, изъявил желание, чтобы я[176] рассказал вам, великодушнейший синьор, и вам, любезные синьоры, о памятном событии, случившемся не так давно, — смерти некоей Джулии, уроженки здешних мест. Сам высокочтимый синьор, пожалуй, лучше меня сумел бы рассказать о печальном исходе этой истории, да и многие другие могли бы не хуже меня это сделать, изложив ее со всеми подробностями. Но так как мне приказано быть рассказчиком, я должен повиноваться. Я глубоко сожалею, что у меня не хватает слов, чтобы воздать должные похвалы мужественной и благородной душе Джулии, как этого заслуживает ее удивительный поступок.

Итак, вы должны знать, что когда мудрый и щедрый властитель, преподобнейший и достопочтенный монсиньор Лодовико Гонзага, епископ Мантуанский, проживал, здесь в Гацуоло, при его пышном дворе всегда было много благородных и талантливых людей, ибо он любил развлекаться искусствами и не скупился на траты. Жила здесь как раз в это время девушка лет семнадцати, по имени Джулия, дочь одного местного бедняка низкого происхождения, который только и делал, что работал не покладая рук, чтобы прокормить себя, жену и двух своих дочерей. Жена его, женщина хорошая, тоже трудилась ради заработка — пряла и занималась всякими другими женскими работами. Джулия была очень хороша собой и обладала благородными манерами, которые так не соответствовали ее низкому происхождению. Ей приходилось иногда с матерью, иногда с другими женщинами ходить на поле, копать там землю или исполнять другие работы, смотря по необходимости. Я помню, как однажды мы с высокочтимой синьорой Антонией Бауциа, матерью наших достойнейших синьоров, направлялись в Сан-Бартоломео и встретили по дороге означенную Джулию. Она несла на голове корзину, возвращаясь домой в полном одиночестве. Синьора, увидев столь прелестную девушку, которой было не более пятнадцати лет, приказала карете остановиться и спросила у девушки, чья она дочь. Та почтительно назвала имя отца, и на все вопросы синьоры с такой находчивостью отвечала, что, казалось, она родилась и выросла не в лачуге с соломенной крышей, а всю жизнь провела при дворе. Синьора сказала мне, что хотела бы взять девушку к себе и воспитывать ее со своими придворными дамами. Почему она потом от этого воздержалась, я, пожалуй, не смогу вам сказать.

Но вернемся к Джулии. Девушка целыми днями прилежно работала, не теряя попусту времени, то одна, то с подругами. В праздник же после обеда согласно здешнему обычаю она отправлялась с другими девушками на танцы и там развлекалась. Случилось однажды, когда ей было лет семнадцать, что один из камердинеров означенного монсиньора епископа, феррарец по происхождению, увидя ее танцующей, бросил на нее жадный взор, и она ему показалась самой прелестной и красивой девушкой из всех, что он когда-либо видывал, да к тому же, как уже говорилось, словно воспитанной в самых благородных домах.

Камердинер так сильно в нее влюбился, что ни о нем другом и помышлять не мог. Когда кончился танец, показавшийся ему необыкновенно долгим, и заиграли другой, он пригласил ее и протанцевал с ней танец на манер гальярды[177]; она плясала в такт музыке и очень грациозно, так что смотреть на нее было одно удовольствие. Камердинер протанцевал с ней и следующий танец, и будь ему не так совестно, он приглашал бы ее каждый раз, ибо, когда он держал ее за руку, то испытывал величайшее на свете наслаждение. Хотя она работала целыми днями, все же руки у нее были белые, с длинными пальцами и очень нежные. Несчастный влюбленный, столь внезапно воспламенившийся ею и ее прекрасными манерами, думал, что, любуясь ею, он несколько поуменьшит пожиравший его любовный пламень, не замечая, что с каждым взглядом лишь подбрасывает хворост в огонь, который разгорается все сильнее. Во время второго и третьего танца юноша наговорил Джулии много всякой всячины, как это обычно делают влюбленные.

Она с достоинством ему отвечала и все просила, чтобы он не говорил ей о любви, так как бедной девушке не пристало слушать подобные признания. Ничего другого не мог добиться» от нее незадачливый феррарец. Когда танцы кончились, он пошел за ней следом, чтобы разузнать, где она живет.

Несколько раз феррарцу представлялся случай и в Гацуоло и вне его поговорить с Джулией и признаться ей в своей пылкой любви, причем он старался всеми силами вызвать у нее сочувствие к себе и смягчить ее холодное сердце. Впрочем, что бы он ей ни говорил, она оставалась твердой в своем целомудренном решении и всякий раз умоляла оставить ее в покое и не надоедать ей. Но сердце злосчастного влюбленного точил любовный червь, и чем суровее и недоступнее она была, тем сильнее он пылал, все настойчивее преследуя ее и всячески стараясь склонить к своим желаниям. Однако все было напрасно. Тогда он заставил одну старуху, с виду казавшуюся святой Читой, поговорить с девушкой. Та выполнила возложенное на нее поручение самым старательным образом, пытаясь заманчивыми обещаниями сломить упрямство целомудренной Джулии. Однако девушка была такого честного нрава, что ни одно слово, сказанное злодейкой-старухой, не могло проникнуть ей в душу. Феррарец же, узнав об этом, почувствовал себя самым несчастным человеком на свете, не представляя себе, как он может отказаться от девушки, и все еще надеясь мольбами, услугами, любовью и настойчивостью сломить гордую, недоступную Джулию, ибо ему казалось невозможным еще долгое время не обладать ею. Но, как говорится в пословице, он считал без хозяина.

Видя, что с каждым днем Джулия становится все неподатливее и, встречаясь с ним, бежит от него, как от василиска, он решил, раз слова и рабская преданность не помогают, пустить в ход всякие подарки, приберегая напоследок грубую силу. Снова он обратился к отвратительной старухе и дал ей несколько недорогих безделок, чтобы она от его имени снесла их Джулии. Узнав, что девушка совершенно одна дома, старуха отправилась к ней и, собираясь начать разговор про феррарца, показала ей подарки, которые тот прислал. Но честная девушка вышвырнула все эти безделки вон на улицу, а сводницу-старуху выгнала из дому, пригрозив ей, если она скажет еще хоть слово, пойти в Рокко и все рассказать синьоре Антоний. Старуха, собрав выброшенные на улицу вещицы, вернулась к феррарцу, сказав ему, что девушку уговорить никак не удается и что она ума не приложит, как поступить в подобном случае. Юноша до того огорчился, что сказать трудно. Быть может, он и охотно отказался бы от своей затеи, но, когда он начинал думать о разлуке с девушкой, несчастному казалось, что он умирает. В конце концов бедный и ослепленный страстью влюбленный, страдая от того, что не встречает ответа, решил во что бы то ни стало добиться своего и, если представится удобный случай, силой взять то, чего девушка добровольно не хотела ему дать.

При дворе у монсиньора епископа был конюх, большой друг феррарца, и, если я не ошибаюсь, тоже уроженец Феррары. Ему-то камердинер и поведал о своей пылкой любви и как он старался вызвать в сердце девушки хоть немного жалости к себе, но что она, мол, тверда и непреклонна, как морской утес, и ни словами, ни подарками нельзя ее склонить.

— Теперь я вижу, — сказал он, — что не смогу жить, если не добьюсь своего. Я знаю, что ты меня любишь, и потому, прошу тебя, не покидай меня и помоги исполнить мое желание. Девушка часто одна ходит в поле; хлеба уже высокие, и мы сможем легко осуществить наше намерение.

Конюх, много не раздумывая, сказал, что он всегда готов ему помочь.

Так вот, камердинер, следя все время за тем, что делает Джулия, узнал однажды, что она совсем одна вышла из Гацуоло. Поэтому он позвал конюха и пошел с ним туда, где девушка занималась уж не знаю какой полевой работой. Придя на место, он, как обычно, начал умолять ее, чтобы она наконец пожалела его. Джулия, видя себя беззащитной, стала просить юношу не досаждать ей и, боясь, как бы не случилось чего плохого, быстро пошла по направлению к Гацуоло. Юноша, не желая, чтобы жертва ускользнула из его рук, сделал вид, будто они с приятелем хотят проводить ее, и по пути не переставал униженно и ласково просить ее облегчить его мучения. Она Же, не останавливаясь и не отвечая, торопливо шла по направлению к дому. Так добрались они до большого засеянного поля, которое им предстояло пересечь.