Некий генуэзец невзрачной наружности, но очень ученый, спрашивает поэта Данте, как добиться любви одной дамы, и Данте дает ему забавный совет

В городе Генуе некогда жил ученый гражданин, отлично владевший многими науками, но роста был небольшого и наружности весьма невзрачной. К тому же он был сильно влюблен в одну красивую генуэзскую даму, которая, то ли из-за его невзрачного вида, то ли из-за собственной отменной порядочности, то ли по какой-либо иной причине, не то чтобы просто его не любила, но скорее даже избегала его, предпочитая смотреть в другую сторону.

Наконец, уже отчаявшись в своей любви и прослышав о величайшей славе Данте Алигьери и о том, что он живет в городе Равенне, этот человек твердо решил туда отправиться, чтобы повидать поэта и с ним подружиться в надежде получить от него помощь и совет, как добиться любви этой дамы или по крайней мере не быть ей столь ненавистным. И вот он двинулся в путь и добрался до Равенны, где ему удалось попасть на пир, в котором участвовал означенный Данте; а так как оба они сидели за столом очень близко друг от друга, генуэзец, улучив время, сказал:

— Мессер Данте, я много наслышан о ваших достоинствах и о славе, вас окружающей; могу ли я обратиться к вам за советом?

И сказал Данте:

— Только бы я сумел вам его дать.

Тогда генуэзец продолжал:

— Я любил и люблю одну даму со всей преданностью, какой любовь требует от любящего; однако она не только никогда не удостаивала меня своей любви, но даже ни разу не осчастливила меня хотя бы единым взглядом.

Данте, выслушав его и заметив его невзрачную наружность, сказал:

— Сударь мой, я охотно исполнил бы любое ваше желание, но что касается вашей настоящей просьбы, я не вижу иного способа, кроме одного. Вы, конечно, знаете, что у беременных женщин всегда бывает потребность в самых странных вещах, и поэтому было бы хорошо, если бы эта дама, которую вы так любите, забеременела; ведь если она забеременеет, легко может случиться, как это часто бывает с беременными женщинами, которых тянет на всякую диковину, что ее потянет и на вас; и этим способом вы могли бы удовлетворить и ваше вожделение; иным путем едва ли возможно этого достигнуть.

Генуэзец, почувствовав укол, сказал:

— Мессер Данте, вы мне советуете две вещи, гораздо более трудные, чем главная; ведь трудно предположить, что эта дама забеременеет, так как она никогда еще не была беременной, но еще трудней предположить, принимая во внимание количество самых разнородных вещей, которых желают беременные женщины, что она, забеременев, вдруг пожелает именно меня. Однако, клянусь богом, иного ответа на мой вопрос, кроме того, какой дали мне вы, и не могло быть.

После того как Данте понял его гораздо лучше, чем он сам себя понимал, генуэзец признался в том, что он был таков, что мало было женщин, которые бы от него не бегали.

И он так сблизился с Данте, что много дней оставался у него в доме, проводя в самом дружеском общении с ним все то время, что они прожили вместе.

Генуэзец этот был человек ученый, но, видно, вовсе не философ, как большинство ученых в наше время, ибо философия познает природу вещей, а если человек прежде всего не познал самого себя, как сможет он познать вещи вне себя? Если бы он посмотрел на себя в зеркало, будь то зеркало умственное или телесное, он подумал бы о своей наружности и сообразил бы, что красивая женщина, и в особенности женщина порядочная, мечтает о том, чтобы тот, кто ее любит, имел вид человека, а не летучей мыши.

Как видно, к большинству людей приложима поговорка: «Ни в чем так не обманешься, как в самом себе».

Альберто да Сиена получает вызов к инквизитору. С перепугу он просит помощи у мессера Гуччо Толомеи и наконец говорит ему, что чуть не отправился на тот свет из-за донны Бисодии

Во времена мессера Гуччо Толомеи в Сьене проживал веселый человек, простодушный и не такой коварный, как мессер Дольчибене[10]. Он был косноязычный и звали его Альберто. Будучи простодушным малым, он был вхож в дом означенного мессера Гуччо, так как рыцарь этот весьма над ним потешался. Случилось однажды постом, что мессер Гуччо при встрече с инквизитором, с которым он очень дружил… сговорился с ним, что тот на следующий день вызовет к себе означенного Альберто и, как только Альберто перед ним предстанет, предъявит ему обвинение в каком-нибудь еретическом проступке, что должно было немало позабавить и инквизитора и мессера Толомеи. Вернувшись домой, означенный мессер Гуччо распорядился так, что на следующий день рано утром Альберто получил приказ тотчас же явиться к инквизитору.

Альберто бросило в дрожь, и если раньше он заикался, то в этот миг у него почти вовсе отнялся язык. И он едва сумел выговорить: «Приду». Отправившись к мессеру Гуччо, он сказал:

— Я хотел бы с вами поговорить.

И мессер Гуччо, понимая, в чем дело, отвечал:

— Какие новости?

И сказал Альберто:

— Что до меня, то плохие. Меня вызывает инквизитор, чего доброго — за ересь.

На что мессер Гуччо:

— Ты что-нибудь говорил против католической веры?

А Альберто:

— Не знаю, что такое католическая вера, но я считаю себя крещеным христианином.

И говорит мессер Гуччо:

— Альберто, делай, как я тебе посоветую: иди к епископу и скажи: «Меня вызвали, и я перед вами явился», и узнай, что он хочет тебе сказать. Вскоре и я приду. Инквизитор — мой большой друг, и я попытаюсь тебя выручить.

Альберто говорит:

— Иду и полагаюсь на вас.

С этим он и отправился к епископу. Когда он пришел, епископ, увидав его, со свирепым видом сказал ему:

— Кто ты такой?

Альберто, заикаясь и дрожа от страха:

— Я Альберто, которого вы к себе вызывали.

— Вот оно что, — сказал епископ, — ты тот самый Альберто, который не верит ни в бога, ни в святых?

На что Альберто:

— Тот, кто вам это сказал, говорит неправду. Я верю во все.

Тогда епископ ему сказал:

— Если ты веришь во все, значит ты веришь и в дьявола, а этого для меня достаточно, чтобы сжечь тебя как еретика.

Альберто вне себя молит о пощаде, а епископ говорит ему:

— Ты знаешь «Отче наш»?

Отвечает ему Альберто:

— Да, мессер.

— Сейчас же читай, — говорит инквизитор.

Тот начинает и, не согласуя прилагательных и существительных, доходит, заикаясь, до темного места, где говорится: «Dona nobis hodie»[11], и никак не может из него выбраться.

Услыхав это, инквизитор говорит:

— Альберто, я тебя понял: еретик не может произнести святых слов. Иди и смотри возвращайся завтра утром, а я составлю обвинительное заключение, которого ты заслужил.

И говорит Альберто:

— Я к вам вернусь, но, ради бога, умоляю вас, пощадите меня.

А инквизитор:

— Иди и делай то, что я тебе приказываю.

Тогда тот ушел и по пути домой встретил мессера Толомеи, который шел к инквизитору по этому же делу. Мессер Гуччо, видя, что он возвращается, говорит:

— Альберто, видно, все благополучно, раз ты возвращаешься?

Отвечает Альберто:

— Как бы не так! Он говорит, что я еретик и чтобы я к нему вернулся завтра утром, к тому же он едва не отправил меня на тот свет из-за этой потаскухи донны Бисодии, о которой написано в «Отче наш». А потому, ради бога, умоляю вас, пойдите к нему и уговорите его меня пощадить.

И сказал ему мессер Гуччо:

— Я туда иду и попытаюсь сделать все, что смогу, для твоего спасения.

И пошел мессер Гуччо и рассказал инквизитору шутку насчет донны Бисодии, и оба они хохотали над этим целых два часа. И еще до ухода мессера Гуччо инквизитор послал за означенным Альберто, и, когда тот вернулся в великом ужасе, инквизитор дал ему понять, что, не будь мессера Гуччо, он сжег бы его, и по заслугам, так как, сверх всего прочего, он услыхал от него еще худшее — он назвал потаскухой святую жену, а именно донну Бисодию, без которой нельзя служить ни одной обедни, и что пусть себе идет, но впредь ведет себя так, чтобы за ним не приходилось больше посылать. Альберто, моля о пощаде, говорил, что никогда больше этого не скажет, и, вконец измученный пережитым страхом, отправился домой вместе с мессером Гуччо. Сам же мессер Гуччо, добившись своего, очень долго еще в душе своей этим наслаждался как в отсутствие Альберто, так и вместе с Альберто.