Некто принес жалобу Фачино Кане[116], который был человеком чрезвычайно жестоким и в то же время одним из лучших полководцев нашего времени, по поводу того, что один из солдат Фачино отнял у него на улице плащ. Фачино, посмотрев на него и увидев, что на нем надета очень хорошая куртка, спросил, был ли он в момент грабежа в этой одежде. Тот отвечал утвердительно. «Иди вон, — сказал Фачино, — тот, о ком ты говоришь, никак не может быть моим солдатом. Ибо ни один из моих не оставил бы на тебе такой хорошей куртки».

В римской курии почти всегда царит Фортуна, и очень редко прокладывают себе путь талант или добродетель. Всего можно добиться настойчивостью или счастливым случаем, не говоря о деньгах, которые царят повсюду на земле. Один из моих друзей, видя с огорчением, что ему предпочитают людей, которые гораздо ниже его и по знаниям и по нравственным качествам, жаловался на это Анджелотто[117], который был кардиналом св. Марка. Он говорил, что никто не хочет обращать внимания на его достоинства и что людей, которые ни в коем отношении не могут с ним равняться, ставят выше его. Он вспоминал о своем учении и о трудах, на это учение положенных. Кардинал, который был скор на насмешку над пороками курии, сказал: «Здесь ни наука, ни ученость не помогают. Но потерпи и потрать некоторое время на то, чтобы разучиться тому, что ты знаешь, и научиться порокам. Тогда ты встретишь хороший прием у папы».

Аббат из Сеттимо, человек грузный и толстый, ехал однажды вечером во Флоренцию. По дороге он спросил у одного крестьянина: «Как ты думаешь, проеду я в ворота?» Аббат подразумевал, что успеет ли он добраться до города прежде, чем ворота будут закрыты. Крестьянин, шутливо намекая на толщину аббата, ответил ему: «Ничего, телега с сеном проходит, проедете и вы».

Был в Тоскане деревенский священник, очень богатый. Когда у него умерла любимая собачка, он похоронил ее на кладбище. Об этом услышал епископ и, покушаясь на деньги священника, вызвал его к себе, чтобы наказать его, как если бы он совершил большое преступление. Священник, который хорошо знал характер своего епископа, отправился к нему, захватив с собою пятьдесят золотых дукатов. Епископ, сурово упрекая его за то, что он похоронил собаку, приказал вести его в тюрьму. Но хитрый священник сказал епископу: «Отец, если бы вы знали, какая умная была моя собачка, вы бы не удивлялись, что она заслужила погребение среди людей. Ибо она обладала умом более чем человеческим как при жизни, так и в момент смерти». — «Что это значит?» — спросил епископ. «Под конец жизни, — сказал священник, — она составила завещание и, зная вашу нужду, отказала вам согласно этому завещанию пятьдесят золотых дукатов. Я их привез с собою». Тогда епископ, одобрив и завещание и погребение, принял деньги-и отпустил священника.

Однажды, когда во Флоренции был очень дорог хлеб, пришел на рынок бедный одноглазый человек, чтобы, как он говорил, купить несколько мер пшеницы. Когда он узнал о цене, подошел кто-то другой и стал спрашивать, что стоит мера зерна. «Стоит глаза человеческого», — сказал бедняк, желая этим показать, что хлеб дорог чрезмерно. Услышав это, шустрый маленький мальчик, вертевшийся тут, сказал: «Зачем же ты принес с собой такой большой мешок, раз ты не можешь купить больше одной меры?»

Один монах, не обращавший большого внимания на то, что он говорит, проповедовал перед народом в Тиволи. Суровыми словами громил он супружескую неверность и изображал ее самыми черными красками. Между прочий, он сказал, что это такой большой грех, что он предпочитал бы иметь дело с десятью девушками, чем с одной замужней женщиной. Многие из присутствующих были того же мнения.

Во время недавней воины флорентийцев последним герцогом миланским было постановлено, что если кто заговорит о мире, то лишится жизни. Бернардо Манетти, человек очень веселый, пришел на Старый рынок за какой-то покупкой. К нему подошел монах, один из тех нищенствующих братьев, которые бродят всюду и, стоя на перекрестках, просит подать им что-нибудь на их нужды. Прежде чем попросить, монах сказал: «Мир тебе». А Бернардо в ответ: «Как! Ты говоришь о мире? Разве ты не знаешь, что говорить о мире запрещено под страхом смерти? Я ухожу, чтобы кто-нибудь не счел меня соучастником вины». Сказав это, он ушел, отделавшись таким образом от приставаний нахала.

Мы беседовали в дружеской компании о наказании для неверных жен. Бонифацио Салутати заметил, что, по его мнению, лучшим наказанием было те, которым один из его друзей, болонец, угрожал своей жене. На наш вопрос о том, какое это наказание, он сказал: «Этот болонец, человек малопочтенный, имел жену не очень строгих нравов, которая иногда была добра и ко мне. Когда однажды ночью я подошел к их дому, то, стоя на улице, я услышал, как они жестоко между собой препирались. Муж упрекал жену, обвиняя ее в бесстыдстве. Та, как все ей подобные, отрицала все и оправдывалась. Тогда муж стал ей кричать: «Джованна, Джованна, я не буду тебя бить, я не буду тебя колотить, но я тебя буду оплодотворять столько, что дом будет полон детей. Тогда я оставлю тебя одну с потомством и уйду». Мы все очень смеялись по поводу наказания, которое этот человек так хорошо придумал, чтобы отомстить жене за ее неверность.

Данте Алигиери, наш флорентийский поэт, пользовался некоторое время в Вероне гостеприимством старшего Кане делла Скала[118], государя чрезвычайно великодушного. Был у Кане также и другой флорентиец, низкого происхождения, невежественный, нескладный, который годился только на то, чтобы скоморошничать и смеяться. Его глупости, потому что их нельзя назвать шутками, забавляли Кане, который осыпал его подарками. Данте, муж ученейший, образованный и скромный, презирал этого флорентийца — и по справедливости — как неразумное животное. «Как случилось, — спросил тот у Данте, — что ты, которого считают мудрым и ученым, находишься в бедности и нужде, а я, невежественный, блистаю богатством?» Данте ответил: «Когда я найду себе господина, похожего на меня, как это удалось тебе, то он обогатит и меня».

Серьезный и мудрый ответ, ибо власть имущие больше всего находят удовольствия в обществе тех, которые на них похожи.

Однажды Данте обедал, сидя между обоими Кане делла Скала, старшим и младшим. Чтобы насмеяться над поэтом, слуги того и другого потихоньку подбросили кости под ноги Данте. Когда убрали стол, все повернулись к Данте, удивленные, что только перед ним лежали кости. Тогда он, скорый на ответ, сказал: «Ничего удивительного, что собаки съели свои кости. А я ведь не собака»[119].

Другой человек, у которого жена утонула в реке, шел вверх по течению в поисках трупа. Кто-то, удивленный, посоветовал ему искать ее, следуя по течению. «Нет, — отвечал тот, — этим способом я никогда ее не найду, ибо при жизни она была упряма и неуживчива и делала все наоборот, не так, как все люди. Поэтому после смерти она непременно поплыла вверх по реке».