— Куда несут, зачем связали святого отца? — завопили монахи.

На что Тассо ответил, подкрепляя свои слова клятвой, что, если б он не оказался вовремя на месте, дабы схватить его преподобие, последний бросился бы с галереи вниз и что спасения его ради он велел связать его и запереть в темную каморку, чтоб аббат поскорее успокоился, пришел в себя, ибо он явно свихнулся.

Монахи еще пуще принялись кричать; к ним присоединились и случайно оказавшиеся в монастыре люди, привлеченные шумом. Они в смятении и страхе молили отпустить их аббата. Тем временем Тассо скрылся без дальнейших объяснений, унося в кармане ключ от чулана, в котором заперли «помешанного». Он отправился в кабачок, и там в кругу приятелей и товарищей, в веселой компании за вином рассказал по порядку все происшедшее между ним и знатным гостем, и все хохотали до упаду.

Тем временем злополучный аббат, находясь в ранее описанном состоянии, не соображая еще, что привело его в подобное положение, затруднялся разобраться, он ли это в самом деле, или, возможно, некто другой, спит ли он или бодрствует, ибо в столь краткий промежуток времени произошло нечто, казавшееся ему тяжелым сном; он напрягал ослабленное сознание, стараясь вспомнить, что с ним случилось. Он чувствовал себя разбитым, измученным, ощущал острую боль в пояснице; сообразив наконец, что он связан и не может шевельнуться и, вероятнее всего, находится в тюрьме, он стал неистово кричать, потрясая своим криком весь монастырь; можно было подумать, что его поджаривают на медленном огне. Спутники аббата, услыхав его вопли, сами завопили, требуя ключ и исчезнувшего Тассо.

Обеспокоенный настоятель Сан-Лоренцо поспешил к месту происшествия; он тут же послал за кузнецом, отперли дверь каморки и нашли там полумертвого от страха аббата. Тотчас же его развязали и поставили на ноги, но он не переставал кричать: «Я умер!» Монахи отнесли его на руках в келью настоятеля. Там, дав волю своему возмущению и гневу, аббат рассказал, как с ним поступили, взывал к справедливости и правосудию и настойчиво повторял, что совершено преступление против особы духовного звания, подвергнутой издевательству со стороны какого-то мастерового, и он грозился довести дело ни больше ни меньше как до самого папы.

Настоятель, крайне этим смущенный, приказал отнести на носилках святого отца обратно в монастырь Санта-Тринита. Пострадавшему ничего не оставалось другого, как на протяжении всего пути охать и стонать, не без основания, конечно.

В монастыре жалобы его еще усилились по той причине, что там оказался генерал ордена, который, уяснив все обстоятельства дела, возмущенный, поспешил к кардиналу, а последнему изложенный случай показался столь неслыханным и преступным, что он тут же дал понять своему викарию, что Тассо необходимо задержать. По повелению кардинала и по приказу Совета восьми вся стража Флоренции была поднята на ноги, и Тассо разыскивали, как опаснейшего разбойника. Прослышав об этом, Тассо нашел такой выход: вечером, когда прозвонили к «Ave Maria», он отправился во дворец к своему другу мессеру Америго, аббату из Сан-Миниато, любимцу кардинала, и нашел убежище в его доме.

Вечером того же дня кардинал ужинал с Медичи Великолепным; сидя за столом, он обсуждал с ним оное неприятное дело, обвиняя и понося Тассо, говоря, что он тем более виновен, что оскорбил иноземца духовного звания, коему он обязан был оказывать сугубое уважение. Однако Великолепный защищал Тассо, указывая, что дело, возможно, не таково, как его описывает одна сторона, необходимо выслушать и противную сторону. Услышав такие слова, присутствовавший при этом мессер Америго послал сказать Тассо, чтоб он вышел из своего укрытия и явился, ибо настало удобное время.

Последний не замедлил явиться и начал с того, что отвесил почтительные поклоны кардиналу и Медичи Великолепному, а затем приступил к рассказу таким образом:

— Я позволил себе, монсиньор, явиться к вашей светлости, чтоб оправдаться перед вами в деле, случившемся сегодня между мной и неким приезжим монахом. По недоразумению ваша светлость приказала взять меня под стражу, как разбойника с большой дороги.

Затем Тассо изложил все происшедшее по порядку с самого начала, и рассказывал он столь забавно и складно, что сам кардинал не мог удержаться от смеха; однако, сурово взглянув на молодого человека, он промолвил:

— Монахи рассказывали совсем по-другому и уверяли, со слов аббата, будто ты спихнул его с лестницы и что ты приказал связать его и к тому же запереть в чулан, после чего скрылся, прихватив ключ.

— Монсиньор, — ответил Тассо, — уверяю вас, что аббат — сумасшедший и что на него тогда накатила блажь, и если бы я не оказался рядом, он бросился бы с галереи вниз головой и, наверное, как я уже ранее докладывал, сломал бы себе шею. Не может быть ни малейшего сомнения в том, что он обезумевший идиот, и это сущая правда! Посудите сами, возможно ли, чтоб когда-нибудь человек в здравом уме и памяти сказал, что купол в Норче прекраснее нашего храма Санта-Мария дель Фьоре и лучше его построен?

— Конечно, — произнес тогда Великолепный, — за такие слова он заслуживает канатов, мало ему веревок! Тассо тысячу раз прав. Со своей стороны я думаю, что оный монах не только сумасшедший, но и бесноватый. Поэтому я сам хочу защищать Тассо и завтра предстану перед викарием в качестве его поверенного, — и, обернувшись к Тассо и посмеиваясь, добавил: — Ступай ужинать, а завтра утром вовремя приходи на работу, за хлопоты возьмусь я. — И он приказал двум слугам проводить Тассо до самого дома.

Кардинал, человек проницательный, поняв желание Великолепного, послал спешно распоряжение викарию и капитану стражи, чтоб они оставили Тассо в покое.

На следующий день монахи, не добившись аудиенции у кардинала, притихли. Аббату же было сказано, что Тассо признан виновным, высечен и сослан на галеры сроком на два года. Последнее чрезвычайно обрадовало аббата; через несколько дней он почувствовал себя вполне здоровым и мог продолжить свое путешествие.

Сер Анастаджо, старик, без всякого на то основания стал ревновать свою молодую жену; тогда она, разгневанная и оскорбленная, повела себя таким образом, что все желания ее поклонника исполнились. После смерти мужа, происшедшей от несчастного случая, она вышла замуж за своего друга

Не так давно в нашем городе проживал некий нотариус по имени Анастаджо делла Пьеве. Во Флоренцию он попал еще будучи ребенком, воспитывался в доме Строцци, а когда вырос и стал юристом, был причислен к цеху. Работая во дворце подеста, он со временем разбогател, а когда состарился, то, не имея наследников, решил жениться. Так как он не гнался за приданым, то нашел себе девушку молоденькую, красавицу, благородного происхождения, которой он угодил всем, только не супружеским ложем; остальное она с успехом выпрашивала и выманивала у него, ибо нотариус был без ума от своей жены и обратился в самого ревнивого мужа на свете; он гораздо больше уделял внимания и заботы своей жене, неустанно наблюдая за ней, чем делам с клиентами и поискам работы по составлению договоров.

Молоденькая Фьяметта вскоре поняла болезненные опасения своего мужа и страх, в котором он пребывал постоянно; и так как она была благородной крови и горда, то чрезвычайно разгневалась и решила устроить мужу то, о чем прежде она и думать бы не стала.

Случилось, что соседом делла Пьеве оказался некий врач, недавно приехавший из Парижа, где он изучал медицину. Это был мужчина лет тридцати пяти, довольно красивый и любезный в обхождении. Фьяметта, заметив, что он все время как-то странно на нее поглядывает, любуясь ей, стала оказывать ему знаки внимания. Врач, весьма этим довольный, все чаще появлялся в их доме, а она все радушнее улыбалась ему. И они полюбили друг друга и ничего на свете не желали с такой горячей настойчивостью, как того, чтобы им оказаться вдвоем. Однако достигнуть этого было невозможно, ибо у нотариуса была старая служанка, которую он держал в доме исключительно с той целью, чтобы она весь день следила за госпожой, а ночью он сам оберегал ее. От всего этого Фьяметта и ее возлюбленный Джулио (так звали врача) пребывали в глубочайшем огорчении.