Выразив королю должную благодарность, аравитянка ответила с немалым мужеством:

— Светлейший государь, я воздержусь обещать тебе что-либо такое, исполнение чего находится во власти другого. Лично я остаюсь настолько в распоряжении твоего королевского величества, что если тебе будет угодно принять от меня какие-либо услуги, то каждое мое обещание будет равносильно его исполнению. Потому соизволь поставить указанные условия тому, кто сможет их исполнить, и я не сомневаюсь, что раз он даст тебе обещание, то, несомненно, сдержит его и выполнит, даже если бы ему пришлось для этого умереть.

Милостивейшему синьору королю очень понравился достойный ответ дамы, и он проникся к ней еще большим уважением, чем раньше. После этого произошло нежное свидание пленника с матерью, и когда они переговорили обо всем, о чем хотели, король и мать сообщили ему условия, на которых он может получить свободу. Выслушав их, он мужественно обратился к благороднейшему синьору королю и сказал:

— Доблестнейший государь, зная, что самые обильные слова недостаточны для вознаграждения за дела, я воздержусь от выражения тебе должной благодарности, которой ты мог бы ожидать от меня за столь великое оказанное мне благодеяние; мне остается только подумать о том, как бы поступить так, чтобы в будущем меня могли похвалить за благодарность. Однако, отвечая тебе на последнее твое требование, скажу, что я был раньше связан своим законом, чем выставленным тобою условием, а мой закон может меня заставить ради его нужд и моего служения ему по первому требованию взяться за оружие и исполнить все то, что ему будет необходимо. Вследствие этого я никак не смогу выполнить свое обещание. И потому избави меня бог от мысли обещать что-либо, чего я мог бы не исполнить в силу возможной случайности. И, кроме того, раз ты мне даешь свободу на определенных условиях, мало того, что мне будет, казаться, будто я остался пленником, но если я захочу проявить какую-либо доблесть, то и современники и потомки сочтут ее за вынужденную, а не добровольную. Потому заклинаю тебя твоей доблестью, соблаговоли даровать мне свободу без всяких условий или же позволь мне провести остаток моей жизни у тебя в темнице.

Тогда доблестный и славный король увидел, что нерушимое благородство рыцаря не уступает величию души его матери. И так как он счел, что обстоятельства эти обязывают его исполнить свой долг, ему захотелось показать, что всей проявленной ими доблести недостаточно, чтобы превзойти его великодушие. Поэтому он немедленно ответил им:

— Я не желаю, чтобы кто-либо из вас остался здесь или оставил в залог какую-либо вещь или слово; потому, женщина, возьми деньги, которые ты принесла мне сюда, и возвращайся домой вместе со своим дорогим сыном, ибо истинному королю присуще великодушие, в особенности же по отношению к тебе, которая на него надеялась; а так как ты, пройдя долгий путь, явилась сюда лично со своим имуществом и честью, недостойно с моей стороны было бы не исполнить того, на что ты надеялась. Ведь низость подобных поступков мы чувствуем даже после смерти. И такая плохая слава принесла бы нашей короне после многих счастливых лет больше зла, чем если бы мы слышали о счастье твоем и твоего единственного сына и о неприкосновенности ваших сокровищ. Предоставляю тебе и ему избрать войну или мир, взяться за оружие против меня или бросить его, ибо я надеюсь, что и без его помощи я одержу победу в моем правом начинании.

Тут король велел принести множество богатых и прекрасных подарков, соответствовавших его королевскому достоинству и доблести пленника и его матери; и, одарив их, он распрощался с ними и дал им почетную свиту, с которой они, радостные, возвратились в свои края.

Когда они оказались среди арабов, не было никого, кто бы открыто или в душе поверил этому происшествию, ибо оно казалось совершенно невозможным; и мужчины и женщины стекались толпами, чтобы посмотреть на мать, вернувшуюся домой с сыном. Она неустанно восхваляла великий разум короля, а арабы никак не могли наговориться о великодушии, щедрости и великой доблести короля дон Альфонсо.

Побуждаемые этими удивительными поступками, мать и сын пожелали выказать свою благодарность. А потому Молефес, собрав большое войско и много денег, на следующий год торжественно выступил в поход, имея при себе около пятнадцати тысяч солдат, конных и пеших, и, ничего не сообщив об этом португальскому королю, явился в его лагерь. Услышав об этом, превосходный король преисполнился не столько новым изумлением, сколько радостью и принял араба с величайшим почетом и уважением. И обласкав его, как родного брата, он постоянно держал его при себе, араб же каждый день проникался все большей благодарностью и с великой любовью и верностью служил ему до конца своих дней, отражая врагов и ведя войну на собственный счет.

Некий подеста, посланный во Флоренцию, в день своего приезда собрал почетных людей города в соборе и произнес им обычную речь, длинную и скучную. Чтобы поднять свое значение, он начал с того, что был сенатором в Риме. Все, что он там делал, все, что другие делали и говорили для его прославления, было очень пространно изложено. После этого он подробно рассказал о своем отъезде из Рима и о своей свите, о пути; что в первый день он доехал до Сутри, причем было передано очень подробно, что он там делал. Дальше следовало повествование день за днем, куда он приезжал, где его принимали, что им было совершено. Говорил он несколько часов и еще не добрался до Сьены. Все были в полном изнеможении от этого бесконечного и невыносимого перечисления. Конца не было видно, и казалось, что весь день пройдет в этих россказнях. Приближалась ночь. Тогда один из присутствующих, наклонившись к уху подеста, сказал ему шутки ради: «Господин, час поздний, ускорьте ваше путешествие. Ибо если сегодня вы не вступите во Флоренцию, вы потеряете должность, потому что вы должны приступить к исполнению ваших обязанностей сегодня». Услышав это, подеста, глупый и многоречивый, сказал наконец, что он прибыл во Флоренцию.

Аэлло — одно из наиболее серых местечек в глуши наших Апеннинских гор. Был там священник, еще более грубый и невежественный, чем остальные жители. Так как он не знал ни дней, ни времен года, он даже не объявил своим прихожанам о посте. Но, побывав в Терранове на ярмарке, которая бывает накануне вербного воскресенья, он увидел, что духовенство готовит для следующего дня пальмовые и оливковые ветви. Он спросил, удивленный, что это означает, и понял свой промах, ибо пост прошел и не был соблюден его прихожанами. Вернувшись в свой городок, он и сам стал готовить пальмовые и оливковые ветви на следующий день и, созвав народ, сказал: «Сегодня день, в который согласно обычаю нужно раздавать оливковые и пальмовые ветви. Через неделю будет пасха. Значит, у нас остается восемь дней на то, чтобы предаваться покаянию. Наш пост будет короток в этом году, и вот тому причина. Масленица в этом году прешла медленно и поздно. Она опоздала из-за того, что снега и дурные дороги мешали ей перебраться через горы. Поэтому и пост подвигался затрудненным и медленным шагом и не мог привезти с собою больше одной недели: другие остались у него в дороге. Итак, в те немногие дни, что пост будет с вами, исповедуйтесь и предавайтесь покаянию все».

Из того же городка были отправлены в Ареццо люди, которым поручили купить деревянное распятие для местной церкви. Они пришли к мастеру, который, слушая их и видя, что имеет дело с людьми грубыми и бестолковыми, спросил у них смеха ради, какого они хотят Христа, живого или мертвого, на распятии. Они, поразмыслив некоторое время и посоветовавшись между собою тайком от мастера, объявили, что предпочитают, чтобы он был живой, потому что, если это не понравится народу, они его сейчас же убьют.