СМЕРТЬ ПЬЕРО (Весёлая история[102]) И дождь цветов, и дождь лучей, Дымятся пенные бокалы. На белом мраморе плечей Сияют жемчуга и лалы. И вальс томит, и вальс зовёт, И в гибком танце вьются маски, Вмыкает пёстрый водомёт За парой пару в звенья пляски. Один лишь жалобный Пьеро Следит с трагическою миной, Мелькнёт ли белое перо Над изменившей Коломбиной? Вдруг дикий вскрик… И молкнет бал. Всё глуше медленные скрипки. И мнится, холод пробежал И с лиц гостей согнал улыбки. Вскочив на стол, Пьеро стоял С нелепо-вычурной отвагой, Кривится рот, в руке кинжал, В другой бокал с кипящей влагой. И время мертвенно текло, Как взмахи медленные вёсел, Когда звенящее стекло Он с тихим стоном на пол бросил. И долгим вздохом бледный зал Ответил сдавленному стону, А тёмно-алый ток бежал По шутовскому балахону. И все постигли в первый раз, Склонясь над вытянутым телом, Что значит жуть застывших глаз На лике, вымазанном мелом. Железный перстень** В «Железный перстень» вошли стихотворения, относящиеся примерно к периоду от начала Европейской войны до 1922 года, и, рядом с ними, некоторое количество стихотворений из предшествующего, уже давно разошедшегося сборника «Летучий Голландец»[103]. Сергей Кречетов I. В ПОЛЯХ ДУШИ[104] ЖЕЛЕЗНЫЙ ПЕРСТЕНЬ Приветствую тебя, железный перстень мой. Судьба опять тебя мне возвратила. Мы виделись не раз, старинный друг, с тобой, Моя рука тебя носила. Сподвижник Готфрида, суровый паладин, Я знал тебя у стен Ерусалима. Я пал тогда в бою, и видел ты один, Как в пене конь мой мчался мимо. Ты сорван был с меня неверного рукой И сохранён, как память боевая, И мерила, смеясь, тебя на пальчик свой В гареме пленница младая. И вновь, в стране другой, за сладостную трель Под говор струн, у замковой ограды Тебя я получил, влюблённый менестрель, В залог пленительной награды. Ты помнишь, в ту же ночь, под стрельчатым окном Ты видел блеск ревнивого кинжала И слышал краткий стон, и по тебе потом Струя горячая бежала. О, сколько разных рук и сколько разных чар Ты всё менял, холодный и послушный, Пока однажды мне случайный антиквар Тебя не продал, равнодушный. С тех пор, что ты на мне, я чую каждый час Твою в столетьях скованную силу. Ты мой, железный друг! Ты мой в последний раз, И ты со мной уйдёшь в могилу. ВЕТРА ВОЙ «А Эдмонда не покинет Дженни даже в небесах». А. Пушкин Ветра вой! О чём он плачет? Что протяжный голос значит? Иль он значит, что отныне никогда не вспыхнет свет? Мне поёт про тёмный рок он, И стучится в стёкла окон Призрак той, кого любил я, призрак той, которой нет. В нашем доме всё, как было, Милый образ сохранило. Глубь зеркал таит виденья белых плеч и стройных рук. Лишь она, с кем был одно я, В час тоски и в страстном зное, — Только шорох, только шелест, только ветра в ставни стук. Знаю я, твой дух томится, Как испуганная птица, Увлекаемая вихрем в даль ночного бытия, И терзается, и стонет, Что любимый не догонит, Что тебя в пустыне вечной никогда не встречу я. Мне твердят: себя смири ты, Все пути ещё открыты. Только как пути без цели, без надежд и без огня? Прочь, бесплодное витийство! Грех иль нет самоубийство, В путь последний не пойдёшь ты одинокий, без меня. Дальний стон! Я знаю, чей ты. Пусть поют земные флейты, Пусть цветы земного мая мне вослед звенят: живи! Я иду, чтоб в вечном мраке Лёгким блеском вспыхнул факел, Факел верной, факел ясной, факел радостной любви. БАНКИР В столице стерлингов, в угрюмо-душном Сити, Где в узких улицах неярок солнца свет, В одном из низеньких домов на Риджент-Стрите Смущённый, я входил в твой тесный кабинет. Ряды расчётных книг, ресконтро и гроссбухи, В чьих цифрах тысяч душ запечатлелся плен… И мнилось, под стеклом в ловушке бьются мухи, Докучливо кружа среди прозрачных стен. Известий биржевых белеющую ленту, Стуча, струил в углу бессменный телеграф. Иероглифы цен… Гаити… Нобель… Рента… Бразильские листы и рудники Эль-Гаф. Весь в чёрном, ты с лицом, застывшим, словно маска, Сидел, облокотясь на старый тёмный стол, И ни одна в лице не трепетала краска, И ни на миг огонь во взгляде не прошёл. И весь ты был отлит как будто бы из стали, А голос твой, как бой часов издалека. Вдруг, на краю стола, в изогнутой эмали, Мне бросились в глаза два бледные цветка. Как! Значит, был и ты ликующим ребёнком. Как! Значит, знал и ты и шум, и крик, и смех, И плакал на траве над выпавшим щеглёнком, И Богу поверял твой первый детский трех. О, сколько долгих лет слепой, бездушной силе Пришлось тебя ломать, и унижать, и гнуть, Чтоб люди навсегда тебя ожесточили И облекли в гранит твой беспощадный путь. И молча я смотрел… Но был ты весь из стали, И голос твой, как бой часов издалека… А в тонком хрустале тихонько умирали, Роняя лепестки, два бледные цветка. вернуться В сборнике «Железный перстень» 1922 г. данный подзаголовок отсутствует (прим. сост.). вернуться В настоящем издании все эти стихи воспроизводятся в сборнике «Летучий Голландец» с учётом сверки с их публикацией в сборнике «Железный перстень» (прим. сост.). вернуться В оригинальном оглавлении к сборнику указано как «На полях души» (прим. сост.). |
