— Распустились. Избаловались. Распустили свое войско, и распустились сами. Артиллерия открывает огонь через семь минут, подумать только. Хорошо еще, что немцы такие же растяпы. Распустились, забыли, что такое война. Придется напомнить вам, что это такое.

Командующий сидел за столом в углу избы. Все остальные в избе стояли. Офицеры из штаба армии вольно стояли по обе стороны стола, у них бесстрастные, нарочито скучающие лица. Полевые офицеры из бригады стояли вдоль стены по стойке смирно. Полковник Рясной с багровым лицом смотрел прямо перед собой. Там, у противоположной стены, отдельно от всех стоял лейтенант Беспалов. Он был в гимнастерке без ремня, но погоны еще оставались на нем, он стоял, заложив руки за спину, и смотрел на свои сапоги.

— Семь минут, — повторил Игорь Владимирович, — подумать только.

Тучный полковник, начальник артиллерии бригады, сделал шаг к столу:

— Товарищ генерал-лейтенант, разрешите доложить. Все артиллерийские средства бригады по распоряжению штаба армии переданы левому соседу. В бригаде имеются только три пушки, которые...

— Которые стреляют по своим, — перебил Игорь Владимирович. — Следовало бы вместе с пушками передать соседу и начальника артиллерии.

— Вам просто повезло, что у вас осталось только три пушки, — сказал с усмешкой полковник Славин. — Будь у вас больше пушек, они бы такого натворили.

В соседней комнате послышался сдерживаемый шум. «Сюда, сюда», — говорил за дверью удивленный, радостный голос.

— Что там еще? — Игорь Владимирович посмотрел на закрытую дверь, и все повернули головы в ту же сторону.

Дверь распахнулась. На пороге появился молодцеватый старшина, перетянутый ремнями.

— Товарищ генерал-лейтенант, разрешите доложить. Принесли раненого бойца. Докладывает старшина Кашаров. — Старшина красивым заученным движением опустил руку и сделал полушаг в сторону.

— Принесите его, — сказал командующий.

Беспалов встрепенулся, по телу его от ног к голове пробежала судорога.

Торжественно и молча солдаты внесли Шестакова и положили его на пол. Шестаков лежал на животе, прижавшись щекой к плащ-палатке, левая штанина была вся в крови до колена. Солдаты отошли назад и тесно сгрудились у раскрытой двери. Войновский стоял у палатки рядом с Беспаловым.

Ганс подбежал к Шестакову и лизнул его руку. Шестаков открыл глаза и покосился в ту сторону, где сидел командующий.

Ганс лег на,бок, протянул передние лапы и стал играть с Шестаковым.

— Полюбуйтесь на свою работу. — Игорь Владимирович посмотрел в угол на Беспалова, и все повернули головы в угол. Беспалов сделал судорожное глотательное движение и шагнул к палатке, на которой лежал Шестаков.

— Простите меня, — сказал он. — Пожалуйста, простите. Командующий резко поднялся, и все в избе подтянулись и встали смирно.

— Полковник Рясной, — сказал Игорь Владимирович, — снимите погоны с командира батареи.

Рясной тяжело вышел из шеренги и на негнущихся ногах пошел вперед. Чтобы дойти до Беспалова, ему надо было пересечь избу и пройти мимо Шестакова. Рясной наступил сапогом на край плащ-палатки, Шестаков неожиданно быстро перевалился на бок и схватил Рясного за сапог.

— Не надо так делать, — ясно и четко сказал Шестаков.

Рясной с трудом удержал равновесие и стал дергать ногу, но Шестаков крепко держал ее.

— Не надо, товарищ генерал, не надо наказывать человека. Человек не виноват. В меня немецкая пушка попала.

Рясной остановился и посмотрел на командующего. Беспалов умоляюще смотрел на Войновского.

— Кто из офицеров был на месте происшествия? — спросил Игорь Владимирович. — Откуда прилетел снаряд?

— Разрешите доложить, товарищ генерал-лейтенант, — сказал Войновский. — Я не видел, откуда прилетел снаряд. Я находился на дне окопа.

Шестаков увидел среди других офицеров капитана Шмелева и протянул к нему руку.

— Как же так, товарищ капитан? Скажите вы.

Сергей Шмелев стоял не шелохнувшись и даже не посмотрел на Шестакова.

— Час от часу не легче, — сказал командующий. — Из какого детского сада вы набрали этих офицеров?

— Товарищ генерал-лейтенант, — сказал Войновский, густо краснея, — я не мог видеть. На мне лежал ефрейтор Шестаков. Он закрывал меня своим телом.

Беспалов опустил голову.

— Прекрасно. Солдат закрывает своим телом командира, спасает его жизнь, а тот даже не считает нужным доложить об этом. — Игорь Владимирович кипел от негодования.

— Не надо. — Шестаков закрыл глаза и выпустил ногу Рясного. Рясной не тронулся с места и продолжал стоять рядом с Шестаковым.

— Разрешите доложить, товарищ генерал-лейтенант, — сказал Войновский. — Услышав приближение снаряда, ефрейтор Шестаков закрыл меня своим телом. Докладывает командир второго взвода второй роты лейтенант Войновский.

— Это какой же Войновский? — спросил Игорь Владимирович. — Не сын нашего Войновского?

— Никак нет, Игорь Владимирович, — ответил полковник Славин. — Сын нашего Войновского находится сейчас в училище.

— Так, так, — сказал Игорь Владимирович и покачал головой. Теперь все смотрели на него. Даже Беспалов поднял голову и смотрел на генерала. Командующий увидел эти взгляды, и глаза у него стали пустыми и плоскими.

— Солдат проливает кровь за своего командира, — жестко сказал он, — а командир даже не может рассказать про обстоятельства ранения. Зато об этом знает генерал. Приказываю: ефрейтора — за проявленное в бою мужество и геройское исполнение солдатского долга — наградить медалью «За отвагу». Командира батареи — за преступную халатность и стрельбу по боевым порядкам пехоты — разжаловать в ефрейторы и назначить на должность подносчика снарядов. У меня все. — Игорь Владимирович с грохотом отодвинул стол и зашагал к двери. У плащ-палатки он приостановился и посмотрел на Шестакова: — Даже в этой разболтанной бригаде солдаты герои. На таких солдат я могу надеяться.

— Возьмите меня. Прогоните железо, — сказал Шестаков. — Я мастер по дереву, я не хочу железа. Запишите адрес по специальности.

— Быстрее везите раненого в медсанбат. Можете взять моих лошадей. — Игорь Владимирович быстро вышел из избы, и офицеры гурьбой двинулись за ним, громко разговаривая и осторожно обходя лежавшего на полу Шестакова.

Изба опустела. Только пес сидел на полу и лизал руку хозяина. Шестаков слабо пошевелил пальцами. Ганс обрадованно завалился на спину, задрал задние ноги, высунул язык, показывая, как умирает Гитлер.

Прощаясь с командирами, Игорь Владимирович протянул руку Шмелеву:

— Я подумаю над вашим предложением, капитан. Помните Парфино? Я жалею, что тогда не послушал вас.

— Я готов хоть завтра форсировать озеро, товарищ генерал, — сказал Шмелев.

— Не спешите, капитан. Прежде надо накопить силы.

— Я готов, — упрямо повторил Шмелев. — У меня сил достаточно.

— Ой, капитан, не шутите со своим генералом. — Игорь Владимирович улыбнулся и вскочил на лошадь.

— Я не шучу, товарищ генерал, — ответил Шмелев. — Я вообще шутить не умею.

Дорога уходит вдаль, петляет, ведет за собой. Вышла на большак, потом на шоссе, потом опять проселок с васильками, через лес, мимо пруда, мимо кладбища. Дорога нескончаема, мы идем по ней весь век наш и оставляем по пути живых. В кюветах опрокинутые повозки, машины, лошади с вздутыми животами, солдаты с вывернутыми карманами, дети, старики, цари и рабы — дорога всех выбрасывает за обочину. Деревня обуглилась, только могильно торчат печи, и девочка Катя уже не выбежит из дома на дорогу. Мы шли всю ночь, и еще одну ночь, догнали своих и вышли на пыльный шлях. По дороге шли коровы, большое племенное стадо, всеми брошенное, никому не нужное, забытое. Коровы были породистые и медлительные, они шли туда, куда уходили люди. Ноги у них были в кровь разбиты, они отставали от людей и скоро остались одни. Они увидели нас и остановились. В глазах у них стояли слезы, прозрачные, крупные слезы. Коровы были не доены много дней, вымя раздулось и свисало чуть не до земли, им было больно, они плакали — почему они не нужны больше людям? Они запрудили все шоссе, а мы прибавили шагу, чтобы быстрее пройти сквозь стадо. Немец выскочил из-за леса. Мы бросились врассыпную по кюветам, немец развернулся и начал бить. Плотная очередь прошила стадо. Коровы одна за другой опускались на землю и тоскливо мычали. Молодая буренка опустилась рядом со мной в кювет, словно прилегла, и тяжело дышала. Пуля прошла сквозь вымя, розовое молоко било вверх фонтаном прямо на мои сапоги. Вымя оседало, как лопнувший шар, а молоко все темнело, пока не стало совсем красным. Тогда она глубоко и радостно вздохнула и закрыла потухшие глаза. Ногам было сыро от молока. Коровы тоскливо мычали и смотрели нам вслед, а мы пошли своей дорогой и шли еще много дней, и опять было всякое, а коровы остались лежать за обочиной, но я никак не мог забыть, как розовое молоко хлестало фонтаном, — тогда в груди зажегся огонь, он жег, сдавливал сердце и вот горит с тех пор, горит в груди, горит и не дает покоя.