— Никита! Куда же ты? Вернись! — кричал он срывающимся голосом. — Вернись! Деньги забыл! Куда ж ты один? Куда-а-а...

Никита уходил все дальше, и скоро темная спина его смешалась с тенью елей, растворилась на темной дороге. Василий издал последний хриплый крик и запрыгал к самосвалу. Машина долго не заводилась, и, когда наконец Василий выехал на шоссе, Никиты нигде не было видно.

Василий мчался по шоссе, но не догнал Никиты, потому что тот, услышав за спиной шум самосвала, спрятался в ельнике. Василий проехал мимо. Никита вышел на шоссе и зашагал в противоположную сторону.

Никита мылся под краном, когда прибежал диспетчер и сообщил ему, что его срочно требует начальник автобазы.

«Теперь уж все равно», — подумал Никита, поворачиваясь всем телом под холодной струей. Тело мучительно болело и ныло во многих местах, особенно в правом боку. На щеке, под правым глазом выросла шишка.

— Где это тебя разукрасило? — спросил диспетчер.

Никита ничего не ответил и направился в комнату. Диспетчер шагал за ним, как привязанный.

— Пошевеливайся, Кольцов. Приказано сейчас же.

Никита не спеша оделся. Они вышли во двор. Один за другим самосвалы выезжали за ворота, весь двор был заполнен плотным гулом их моторов.

Никита перебежал дорогу и едва не столкнулся с Ирошниковым.

— Как дела, Коля?

— Эх, Никита, не захотел ты мне помочь... А теперь уволили меня...

— Так я со всей душой...

— Ты только не думай, я не жалуюсь. Я так не оставлю. И увольнение мое незаконное. Я в местком пойду, я в суд на них подам, все их махинации разоблачу, я решил окончательно...

Подбежал диспетчер:

— Не задерживай, Кольцов. У меня ведь тоже свои дела есть. Мне с тобой некогда.

— На минутку, — Ирошников потянул Никиту в сторону.

— Зовут меня, — виновато сказал Никита.

— Холуем стал, — с неожиданной злостью сказал Ирошников и оттолкнул Никиту. — Не хочешь со мной...

— Куда же ты? Постой. Дождись меня.

Ирошников даже не обернулся, быстро, почти бегом, направляясь к воротам.

Из кабинета Мурашева доносились громкие голоса. Диспетчер знаком остановил Никиту, осторожно приоткрыл дверь, вытянул голову и просунул ее в щель.

— ...Сейчас поздно. Он уже там, — слышалось за дверью.

— Сам лапки поднял в вышину. Сам!

— Главное, чтобы он не раскололся...

Голоса смолкли. Диспетчер распахнул дверь, пропуская Никиту.

Он вошел в кабинет, оглядываясь по сторонам. Мурашев сидел в кресле и стучал по столу спичечным коробком. За его спиной стоял Васька Силаев. А у окна, свесив голову на воротник пальто, сидел необычно тихий Кравчук.

«Это он из-за Бориса такой, — подумал Никита, — сын его, наверное».

Он поздоровался. Ему никто не ответил, один Силаев несильно кивнул головой.

— Прошу, Кольцов, докладывай, — враждебно проговорил Мурашев, ломая пальцами спичку.

— А чего докладывать...

— Почему на работу опоздал?

— Больной я...

— Бюллетень есть? Нет. Где ты был?

— Да уехали вчера далеко. Пешком до станции шел. Там вздремнул малость. Проспал первый поезд.

— Надо было следовать на машине. Почему покинул машину? За это знаешь что бывает?..

— Дезертир с рабочего места, — вставил Силаев, строго глядя на Никиту.

— Ничего я не покидал.

— На тридцать пять минут опоздал на смену, — продолжал Мурашев, перечисляя по очереди проступки Никиты. — За это тебя тоже по головке не погладят.

— Делайте что хотите, — отсутствующим голосом сказал Никита.

Кравчук оторвал голову от пальто и тусклыми глазами посмотрел на Никиту.

— Ты Бориса видел? Как взяли его, видел?

— Мы ведь далеко были, — как бы оправдываясь, сказал Никита. — Метров шестьсот. Не видно было. Стреляли они. В воздух...

— Ладно, — перебил Мурашев, тяжело дыша. — Слова теперь бесполезны. Мы, конечно, сочувствуем, но давайте думать дальше. Ты сейчас поезжай, Григорий Львович. Прямо туда.

Кравчук заторопился: вскочил, стал крутить пуговицу на пальто, шарить по карманам, приговаривая:

— Да, да, я побежал, побежал. Узнаю, где он находится. Мне в одном месте обещали... Я звонил... У меня еще один телефончик есть...

— Непременно позвони к нам, — напомнил Мурашев. — А мы тут... — он покосился на Никиту.

Кравчук суетливо побегал по комнате, пока наконец не натолкнулся на дверь и не выбежал в нее. Никита молча наблюдал за происходящим. «Засуетились теперь», — со злобной радостью думал он.

— Что же мне с тобой делать? — спросил Мурашев, глядя на спичечный коробок.

Никита промолчал.

— Ладно, Кольцов. Я тебе зла не желаю и потому прощаю тебя. Проси у меня, что хочешь. Да ты садись.

— Чего мне просить, — сказал Никита, — продолжая стоять.

— Вот Силаев говорил, что домой, в колхоз, хочешь. Что ж, пиши заявление по собственному желанию. Характеристику хорошую напишем. Выходное пособие дадим. Премируем за образцовую работу. Выйдет сотни полторы, а то и больше. Не пустой домой приедешь.

— Никуда я не поеду, — спокойно ответил Никита.

— Как так? — Белая рука Мурашева взметнулась кверху и тут же упала на стол, раздавив коробок. — Что же ты собираешься делать?

— Работать буду.

— В лагерях? — Василий сделал прыжок от кресла и подскочил к Никите, выставив вперед кулак. — Иди, иди. Там таких работяг только и поджидают. С объятиями встретят. Добро пожаловать!

Никита сделал шаг вперед и отвел кулак Василия.

— Ничего вы со мной не сделаете, — торжественно проговорил он. — Не боюсь я вас. Я в народный контроль пойду.

— Ты думаешь, народный контроль пьяниц станет покрывать? Ошибаешься, дорогой товарищ, — Мурашев поболтал в воздухе бумажкой. — Вот она, справка: задержан за рулем в пьяном виде...

— Ничего, там разберутся, — Никита решительно повернулся и пошел, слыша за спиной злобное шипение Силаева. Мурашев шелестел бумажками.

На дворе он вспомнил про Ирошникова и бросился искать его. Ирошникова нигде не было: ни в мастерской, ни в гараже, ни в диспетчерской. Запыхавшись, Никита прибежал в общежитие и понял, что опоздал. Койка Ирошникова была пуста. Комендант уже унес матрац и подушку.

Вечером, едва поставив машину в гараже, Никита поехал на Парковую, где после свадьбы с Машей жил Буровой. Его приняли радушно, потчевали вкусными домашними пирогами, поили крепким пахучим чаем. Буровой сидел против Никиты и все время улыбался и заглядывал ему в лицо, безмолвно спрашивая: «Ну как, хороша моя Маша?» Никита соглашался, усердно хвалил пироги, хозяйку и завидовал Буровому.

И он ничего не рассказал ему, хотя приезжал только за этим.

В общежитии его поджидал Василий. Увидев Никиту, он полез под кровать и стал копаться в чемодане. Никита молча стянул телогрейку и принялся собирать вещи.

— Надумал в деревню? — спросил Василий, вылезая из-под кровати. — Пламенный привет землякам.

— Я пока туда не собираюсь.

— Постой, как же ты не собираешься? Не едешь? А это достояние? — Василий кивнул на чемодан Никиты.

— Сдам на хранение.

— А сам?

— Пойду правду искать.

— Ой, Никита, правда, она разная бывает.

— У воров она разная, у честных — одна.

— Так, так. Значит, пойдешь искать? — Василий задумчиво почесал ухо. — Решил присоединиться к Борису?

— Про Бориса тоже вспомним, — вежливо ответил Никита.

Василий осекся, поняв, что сболтнул лишнее. Он торопливо побросал вещи в чемодан и закрыл его, придавив коленом. У двери он с яростью поглядел на Никиту:

— Последнее слово: едешь?

— Я свое слово сказал, повторять не буду. Остаюсь, — твердо сказал Никита. Он принял решение, и теперь ничто не могло остановить его.

Никита вышел на улицу.

За углом его поджидал Буровой. Никита забрался в кабину, поставил чемодан под ноги, и они поехали.

Они увозили последний снег с московских улиц, сбрасывали его с набережной в Москву-реку, снова подъезжали к снегопогрузчикам, а Никита все рассказывал и рассказывал Буровому про свои дела.