— Ты ешь, ешь, — приговаривала Варвара Сергеевна. — Не хватит, еще принесем. — Она сидела, по-бабьи подперев подбородок рукой и долгим взглядом смотрела на Катерину Ивановну. Потом схватила со стола тарелку и принялась запихивать конфеты в сумку Катерины Ивановны. — Бери, бери. Для Верочки. Она ведь, наверное, сластена. Вот и поест вдоволь. А это вот для тебя. — Она выдвинула ящик в столе и достала плотный синий конверт.

— Не знаю, как и благодарить, — сказала Катерина Ивановна. — Спасибо вам большое, Варвара Сергеевна, от меня и от Верочки. — Катерина Ивановна сложила конверт пополам и убрала в сумку.

— Трикотажники — народ богатый. Приходи, кофточку тебе подберем. А то кладовщицей тебя устроим, чего тебе на пенсии сидеть...

— Подумать надо.

— Подумай, подумай. Работа не пыльная.

Они прошли по пустому фойе, трижды по русскому обычаю расцеловались у выхода, и Катерина Ивановна зашагала вдоль клуба, крепко прижимая сумочку локтем. В раскрытое окно на втором этаже было слышно, как в зале играет музыка.

Подошел автобус, тот самый, новый, с хрустящими креслами. Он, верно, сделал круг или два и вот вернулся за Катериной Ивановной. Доставая мелочь на билет, Катерина Ивановна увидела среди пестрых конфетных оберток синий конверт, но открывать его не стала. Лучше сойти пораньше, у гастронома, там и деньги разменять можно, и купить что-нибудь на ужин. А завтра с утра в универмаг за новым передником. Вот радостно будет Верочке выбирать. А вечером, наверно, можно и в кино сходить.

— «Школа». Следующая «Комбинат», — монотонно объявил водитель, и автобус затормозил.

Думая о магазине, о кино, Катерина Ивановна рассеянно смотрела в окно.

Строительная площадка комбината была залита мертвенным светом прожекторов. Бесшумно двигались стрелы кранов с красными звездами, в зыбком свете скользили тени самосвалов. Здесь поднимется химический комбинат, будет перерабатывать ту самую нефть, о которой геолог в клубе рассказывал. Строят, строят кругом, откуда только деньги берутся?..

Автобус мягко тронулся и стал набирать ход. Катерина Ивановна сидела в кресле, улыбаясь редкой невидимой улыбкой, и слышалось ей, как лают вдалеке немецкие овчарки.

1963

Наступил тяжелый день. С безразличной неумолимостью, как приливы и отливы в океане, он подступал через каждые две недели, когда подходил срок заработной платы. Правда, однажды Семен Никульшин не выдержал и отказался — зато после не пропускал ни разу. Что с ним тогда случилось, он и сам не смог бы объяснить: то ли предчувствие, что на этот раз он непременно провалится, то ли понедельник был, а накануне неплохо посидели с друзьями, и голова трещала, так или иначе он неожиданно для самого себя снял трубку, набрал номер и сказал Плотнику: «Я сегодня не приеду, валяйте сами». И сразу дал отбой, пока Плотник не начал ругаться или уговаривать. Вот как было в тот тяжелый понедельник — один раз за весь год. Семен понимал: стоит послабить себя хоть немного, отказаться раз-другой, и после уже не сможешь взяться за такое дело.

В двери крохотной каморки, где находился Семен, была прорезана щель, как для писем, — в нее сбрасывали счета и бумаги. Он проверил, хорошо ли закрыто окошко, неслышно подошел к двери и посмотрел сквозь щель в зал. Бухгалтеры сидели за столами, щелкали арифмометрами, писали бумаги. Дядя Яша был на своем месте, он сидел за ближним столом и оглядывал помещение поверх очков. Никто не смотрел в сторону кассы, никому не было дела до Семена, хотя все знали, что там происходит.

Несгораемый шкаф стоял у стены прямо у дверей. Семен почему-то подумал, что такое расположение шкафа и двери очень удобно для налетчиков. Он закурил папиросу и открыл шкаф.

Дверь неслышно подалась, всасывая в себя воздух. Он пошарил рукой под столом, вытащил небольшой грязно-серый чемодан и принялся выгребать деньги из шкафа. Укладывал пачки в чемодан и машинально считал. Считать было вовсе не обязательно: все равно надо брать под чистую, оставив самую малость на всякий командировочный случай, но он считал по привычке.

Пачки кончились. Семен начал брать мелочь, разложенную по проволочным сеткам. Для мелочи у него были припасены особые байковые мешочки на вате, чтобы монета не звенела в дороге и не болталась по чемодану. Семен аккуратно завязывал мешочки тесемочками и складывал в середину чемодана.

Он проделал всю эту работу одним духом и только потом посмотрел на часы — в его распоряжении оставалось десять минут.

Проверил шкаф — чисто. Прикрыл массивную дверь. Резко, одним движением повернул замок, вытащил ключи. После этого повернулся к столу и занялся багажом. Перед ним был полный чемодан денег, около восьми тысяч рублей. Он осторожно прикрыл крышку, погладил руками железные углы чемодана, пощелкал замками, проверяя их прочность.

Втайне Семен Никульшин гордился своим чемоданом. Он выбирал его не быстро, обдуманно. Чемодан для денег никак не может быть новым: обновка такого рода вызывает всякие неустойчивые мысли. В то же время чемодан не должен быть очень старым и потрепанным, иначе будет подозрительно и ненадежно. Чемодан нужен крепкий, непременно с железными углами, но поношенный, такой чемодан, который уже бывал во всяких переплетах и какого-нибудь неопределенного цвета, ну хотя бы грязно-серого.

Семен хорошо знал, что в тех ярких, пестрых чемоданах, которые ослепительно и самодовольно блестят на каких-нибудь курортных перронах, ничего ценного не бывает — сплошное барахло. Семен презирал яркие чемоданы. Все ценное содержится вот в таких невзрачных чемоданчиках, без всяких там пестрых наклеек. Чемоданы — как люди...

Он еще раз проверил, хорошо ли закрылись замки, потом решительно встал, просунул голову в дверь.

— Дядя Яша, семафор открыт? — спросил он у мужчины, сидевшего за ближним столом.

— Я тебе не дядя Яша, — проворчал тот. — Топай скорее. Такси у подъезда.

Семен подхватил чемодан, закрыл дверь каморки и быстро пошел по проходу меж столами, стараясь ни на кого не глядеть, а они, он знал это, провожают его равнодушными, редко сочувственными взглядами. Все в отделе знали, что Семен увозит деньги, но никто не вмешивался в это дело.

У окна, с тряпкой в руках, стояла уборщица. Семен почувствовал, что она глядит на него, и ее осуждающий взгляд подталкивал его.

— И когда только угомонится, — сказала уборщица в Семенову спину. — Добегается когда-нибудь.

Семен не обернулся, только прибавил шагу.

На улице он настороженно и привычно огляделся по сторонам. Этот старый московский переулок был самой опасной частью пути: небольшие дома, каменные или деревянные, стояли впритык один к другому, в каждом доме подъезды, ворота — из любой такой подворотни могла наскочить всякая шпана.

Он бросил один быстрый взгляд, но увидел сразу все, что надо было ему увидеть. По мостовой семенила старушка с пучком свежей морковки, вдоль забора, толкая перед собой детскую коляску, шла женщина в прозрачном дождевике, по другой, солнечной стороне переулка брела пара влюбленных. Не раздумывая, он выбрал влюбленных и пошел на ту сторону наперерез старушке; он знал: в таких случаях следует держаться ближе к людям. Девушка обернулась и скользнула по нему горячим тревожным взглядом. Семен неторопливо шагал за парочкой, как бы небрежно, а на самом деле очень внимательно поглядывал по сторонам, особенно пристально следя за подъездами, которые были на пути.

Проехал грузовик. Семен проводил его глазами. Из ворот второго дома не спеша вышел парень в клетчатой рубахе, постоял, повертел головой — и зашагал навстречу. Семен подобрался, перебросил чемодан в левую руку, а правую опустил в карман пиджака.

Парень миновал влюбленных, еще шаг, другой, и он прошел мимо, посвистывая. Семен опять взял чемодан в правую руку и удивился про себя — до чего же он тяжелый: слишком много мелочи собралось в кассе. Семен всегда удивлялся, почему деньги такие тяжелые: когда они в кармане, их тяжести совсем не замечаешь.